Краповые погоны

 Это четырнадцать километров. А местность у нас была холмистая ближе к реке. Возле посёлка разворачивались в цепь, с криками «Ура» в буквальном смысле атаковали крайние дома районного центра на небольшом от них расстоянии, при этом давали очереди из автомата холостыми патронами и бежали домой в часть. Интересно, что при этом ощущали жители этих домов? И почему они не жаловались на этот, по сути, ночной беспредел? Может, у ротного жил в этих домах кто-то из тех, кого он очень недолюбливал? В шутку мы не раз говорили об этом. А может, он просто был обычным придурком, хотя так-то сам по себе был нормальным мужиком. Ведь наши офицеры тоже все были молодыми мужчинами. Ротному было двадцать пять лет тогда, замполиту – двадцать восемь, командиру второго взвода было двадцать два года, прапорам – от двадцати трех где-то до двадцати семи. Наверное, в нем просыпался какой-то детский азарт, ему хотелось пошуметь возле Ангарки, чтобы люди знали о нас и говорили о нас. Скорее всего, он просто куражился, делая таким образом однообразную, рутинную службу в лесу более интересной.

 Во время броска Жилов один раз обязательно давал команду «Газы», все надевали противогазы, а он разбрасывал «Черёмуху» – слезоточивый газ. Когда он сделал это в первый раз, то многим пришлось не сладко, так как клапаны в резиновой шлем – маске у них были вырваны.

 Поднимал он нас с периодичностью – раз в неделю, в две. Причём промежутки были разные, так что мы постоянно находились в состоянии  нервозности, и когда ложились спать, не были уверены, что нас не поднимут по учебной тревоге. Пришёл он к нам глубокой осенью, соответственно, прибежав к шести утра, мы умывались, получали оружие и измученные, в мокрой от пота одежде заступали на службу в мороз.

 Некоторым приходилось сразу идти на вышку и отстукивать там зубами. Другие две роты поднимались по учебной тревоге только с батальоном, а случалось это без надобности только тогда, когда проверяющие из Новосибирска прилетали (у нас был отдельный батальон, и мы подчинялись только командованию дивизии).

 Солдаты и офицеры из этих рот смотрели на нас с недоумением. А я в такие моменты думал: «Вторые роты во всех подразделениях что ли самые безбашенные и беспредельные?»  Продолжалось это месяца полтора. Потом, когда в дивизии узнали об этом, по шапке получили и ротный, и комбат. Оказалось, что роту по учебной тревоге может поднять только вышестоящий командир, но никак не сам ротный. Мы снова зажили, как нормальные люди.

Наша казарма находилась рядом с КПП, где размещалось караульное помещение внутреннего караула, охраняющего часть. Однажды вечером, отдыхая в ленкомнате, мы вдруг услышали выстрел. Мы выбежали на улицу и увидели, как возле КПП суетятся люди. Когда подошли туда, то увидели, как из караула выносят на плащ-палатке сержанта из первой роты. Его вынесли и положили на деревянный плац. Глаза его были закрыты, рот шевелился, и из него вытекала светло-розовая пена. Одна рука была под плащ-палаткой, кистью другой он делал движения, будто хотел взять в неё что-то, сжимал и разжимал.