Красавчик

Только эта мысль вбилась в голову острым клином и порождала отчаяние Ну что теперь он будет делать без Митьки? Не лучше ли было умереть, не выздоравливая?

В мозгу рисовалась знакомая унылая картина тюремной жизни, и Митька в качестве арестанта… Жалость и ужас в одно и тоже время сжимали сердце… Спазмы перехватывали горло… Мишка вдруг дико, пронзительно как-то всхлипнул, зашатался и упал на пол, корчась в судорожных рыданиях…

— Митька! Митька! — стоном вырвалось из губ.

За дверями послышалось испуганное восклицание, раздались поспешные шаги, и к Мишке подоспел Борский. Он наклонился над ним, и лицо его выражало сильный испуг, даже побледнело.

— Что с тобой, Миша? Чего ты?

Красавчик слова не мог произнести. Слезы градом катились из его глаз, рот судорожно искривлялся и только слово «Митька!» вылетало из него. И было в этом восклицании громадное горе, граничащее с отчаянием, и жалость и любовь.

Художник бережно поднял его, сел в кресло и усадил Красавчика себе на колени.

— Чего ты плачешь? Что с тобой? Ничего очень скверного не случилось с Митькой, успокойся…

— О… о… он… за… а… а… сы… па… а… лся… — еле выдавил Красавчик сквозь рыдания.

— И это тебя так расстроило? Было чего плакать.

Холодный тон Борского так поразил Мишку, что он даже плакать перестал. Широко раскрыв глаза, он смотрел на художника. Ему казалось немыслимым, чтобы кому бы то ни было казалась безразличной судьба Митьки.

— Я без него не могу, — тихо вымолвил он. — Не могу…

И хотя теперь Красавчик не плакал, но в глазах его и в голосе, каким он произнес это, было столько горя, что Борский растрогался.

— Ну, успокойся, милый, — поглаживая волосы на голове мальчика, сказал он, — ты расскажи мне про Митьку, и тогда, мы может быть, подумаем, как бы помочь ему.

Ласковое поглаживание и задушевный тон успокоили Мишку. Кроме того, сам художник намекал на возможность помощи Митьке, и этого было достаточно, чтобы ободрить Красавчика. Он понял, что теперь нечего скрывать от Борского прожитое, и с жаром стал рассказывать про Митьку и их дружбу. Он рассказал и жизнь у Крысы и про то, как Митька взял его под свою защиту, потом про тюрьму и побег, а затем и про жизнь в лесу. Борский ни звуком не прервал рассказа. Он даже не смотрел на Красавчика. Только рука его нежно обнимала стан мальчика, а другая гладила по волосам. Когда Мишка кончил, рука как бы невзначай соскользнула с его головы и смахнула что-то с глаз своего владельца.

— Бедный ты, Миша, много тебе пришлось выстрадать…

Голос художника дрожал, и взгляд, нежно обращенный на Мишку, был затуманен.

— Да, Митька и вправду был твоим верным другом, — продолжал Борский — а за дружбу прощаются многие грехи. Не бойся, милый, мы выручим его из тюрьмы.

— Правда?

Глаза Красавчика заискрились. В них светились восторг и безграничная признательность.

— Неужели выручим?!

Художник улыбнулся.

— Конечно, выручим, тут и говорить не о чем. Ему не место в тюрьме.

Красавчик даже в ладоши захлопал.

— Опять мы с Митькой заживем! — вырвалось у него радостное восклицание.

— Пожалуй, что и заживете, — задумчиво согласился Борский. — Только уж не прежней жизнью.

Мишка удивленно поглядел на него.

— Не прежней?

Ответить Борскому не удалось: в комнату положительно влетела Анна Иосифовна. Она была страшно взволнована и вся, казалось, сияла. Точно горел внутри нее какой-то чудный огонь, отсвечивал в глазах и пробивался румянцем сквозь щеки. Она вбежала в комнату и замахала какой-то бумажкой.

— Ну, Миша, нет и не Миша, — теперь ты Володя, — закричала она, — готовься встретить маму… Понимаешь ты, мать твоя едет к тебе… Понимаешь, у тебя нашлась мама!

И в порыве восторга Анна Иосифовна принялась душить в объятьях Красавчика, покрывая поцелуями его бледное личико.

— Получили вести? — спросил ее Борский.

— А вот читайте. Телеграмму прислала. Оказывается, она за границей сейчас, ну, и мое письмо значительно запоздало.

Она перебросила Борскому листок бумажки. Тот развернул его и прочел вслух:

«Боже мой, неужели это правда, милая моя? Я боюсь умереть от радости. Сегодня выезжаю. Обними и расцелуй моего бедного Володечку».

— Вот я и обнимаю и целую, — засмеялась Шахматова. — Господи Боже мой, разве я думала когда-нибудь, что маленький бродяга, встреченный на дороге, окажется сыном Зои Струйской? Только одного я не понимаю: где у меня были глаза? Как это я сразу не узнала его? Ведь он до малейших подробностей похож на мать, и если его одеть девочкой, то я могу подумать, что Зоя моя снова стала такой, как тогда, когда мы вместе ходили в гимназию.

Красавчик довольно равнодушно отнесся к событию. Оно было до того громадным и неожиданным, что даже не могло взволновать сразу. Он растерянно смотрел на Шахматову и Борского, и застенчивая улыбка блуждала по его губам.

— Мать… мама… — шептал он, точно силясь поглубже проникнуть в смысл этого слова.