Красавчик

как расстаться с ним, я постарался закрепить его впечатление, что он имел дело с безобидным маньяком, свихнувшимся от чрезмерного увлечения романами и наркотиками. Кажется, мне это удалось.

Два часа я бродил по Парижу и наконец в полном изнеможении зашел в кафе Маньера, надеясь встретить там Сарацинку, но мои ожидания оказались напрасными. Поужинав в одиночестве, я вернулся к себе и, едва коснувшись головой подушки, заснул. В кошмарном сне я пытался убедить жену, что я - это кузен Эктор, и уже почти убедил, как вдруг Жюльен на пару с Сарацинкой уличили меня в том, что у меня голос дядюшки Антонена и почерк мегатерия.

VIII

Наутро я отправился на поезде в Шату, намереваясь навсегда поселиться у дядюшки Антонена. Невыносимо было представить себе, как я буду жить в Париже в полном одиночестве, беспрестанно перебирая тускнеющие воспоминания и думая о том, как бы получше припрятать собственный труп. Сойдя с поезда около девяти часов, я пешком одолел три километра, отделяющих свиноферму от вокзала Шату. Дядя встретил меня с ликованием. Я застал его за перекрашиванием фургончика для доставки продуктов, где после своей фамилии он вывел: "Свинство на любой вкус". Эта шуточка пришла ему в голову ночью и теперь приводила его в ребяческий восторг. Выяснилось, что ему очень многое надо мне рассказать, и прежде всего - что Рене влюбилась в меня без памяти. После моего ухода она накинулась на него, упрекая в том, что он обратил меня в бегство, и все тревожилась, что же я после этого подумаю о ней и ее родственниках. Наконец - и это он счел самым красноречивым признаком, племянница отказалась прокатиться по Монмартру на его машине и даже допустила при этом в его адрес весьма нелестные выражения.

- Это еще не доказательство, дядя. К тому же должен сообщить вам, что я раздумал и не стану обольщать Рене. Измена мне противна, об этом и подумать-то страшно. Может, и заманчиво подглядывать в замочную скважину, но не думаю, чтобы от этого можно было ожидать чего-то хорошего. Хватит с меня и того, что я уже успел узнать о Рене. Основа семейного счастья - обоюдная слепота и молчаливый уговор узнавать друг о друге как можно меньше. Супруги - как рельсы: всегда рядом, но на строго определенном расстоянии, если же когда-нибудь они соединятся, семейный поезд неминуемо потерпит крушение. Зачем мне, по-вашему, обольщать Рене? Чтобы убедиться в том, что любовнику женщина говорит не то, что с ним вообще все подругому? Я и так уже об этом догадываюсь, но предпочитаю подольше оставаться в неведении.

- Жаль, - протянул дядя. - А я-то задумал чудненький план, как сделать вас счастливыми. Еще несколько дней - и ты стал бы спать со своей женой, а недельки через две я устроил бы Раулю аккуратненькое самоубийство. Поутру на берегу Сены нашли бы его шляпу и пальто с письмом в кармане. И вот, пожалуйста, - безутешная вдова с двумя детьми на руках. Тут ты, благородная душа, узнаешь о случившемся, являешься и говоришь: дорогая, вот вам моя рука и мое состояние.

- Спасибо, я не люблю вдов.

- Я дал бы Рене приданое и на время вашего свадебного путешествия забрал бы к себе детей.

- Самоубийство Рауля Серюзье уже невозможно, это могло бы навлечь на меня крупные неприятности. Вчера, после того как я расстался с вами, я свалял большого дурака, и теперь придется вести себя крайне осторожно.

Я пересказал дяде вчерашнюю беседу с Жюльеном Готье. Сначала, возмущенный до глубины души, он пожалел, что я не отвесил пару оплеух этому никудышному другу. Но потом принялся с любопытством меня разглядывать, поигрывая кончиком уса и щекоча им себе в ухе.

- А вообще-то, - вдруг сказал он, - может быть, он и прав, и ты вовсе не Рауль.

Я почувствовал, что бледнею, сердце у меня сжалось.

- Впрочем, - продолжал дядя, - это неважно. Ты искренен, и этого достаточно. Ну ладно, ладно, это я просто так говорю, на самом деле я совершенно уверен, что ты Рауль. А насчет Рене ты еще подумай. Молодая женщина, которую муж оставил одну, сам понимаешь... Нет-нет, я в Рене уверен, но, если уж суждено случиться худшему, лучше устроить все так, чтобы потом не кусать себе локти.