Красавец горбун

– Откуда у тебя этот клинок, вор? Как могла наша семейная драгоценность попасть к тебе? Отвечай честно, ибо я готов призвать стражников!

– Не торопись звать стражей порядка, визирь. Выслушай сначала меня… А потом реши, хочешь ли ты выставить себя на посмешище…

– Да как ты смеешь, червяк?

– Отец! – закричала Фарида. – Не смей кричать на моего мужа! Иначе ты узнаешь, на что способна женщина в гневе!

– Да это просто заговор… – обессиленно осел на подушки Салах. – Говори, пришелец, я буду молчать.

– Благодарю, о Салах. Итак, зовут меня Бедр-ад-Дин. Так звали деда моего отца. Я сын твоего, суровый визирь, брата Рашида, который стал визирем при дворе Темира Благородного, властителя страны Ал-Лат, да хранит ее вечно Аллах милосердный.

– Ты лжешь, урод… Ты стар, как камни моего дворца, а сыну моего брата не может быть больше двадцати лет.

– О да, глупый Салах, я лишь кажусь старцем, уродливым горбуном. Но я говорю чистую правду. Ибо знаю, что произошло между тобой и моим отцом в тот день, когда каждому из вас исполнилось по семнадцать лет и семнадцать дней…

И вот только сейчас визирь поверил словам Бедр-ад-Дина. Упоминание о давней ссоре подействовало куда лучше, чем драгоценный кинжал.

– Мальчик мой, племянник! Какое счастье, что Аллах милосердный послал тебя к моему порогу…

– О да, дядюшка. – И, обернувшись к жене, Бедр-ад-Дин проговорил: – Вот, Фарида, смотри – так выглядит истинное волшебство. Теперь твой отец уже не называет меня ни уродом, ни горбуном, хотя я по-прежнему выгляжу и старым, и горбатым…

– Прости меня, племянник, – виновато проговорил Салах. – Прости меня и пойми…

– Я понимаю тебя, визирь. И не обижаюсь. Ибо мудрее понять, а еще мудрее – почувствовать то, что чувствовал ты, узнав, что несчастный горбатый старик называет себя твоим племянником.

– Да, это так… Достойные слова.

– А потому выслушай меня и попробуй понять так, как меня поняла твоя дочь – самая прекрасная и самая мудрая женщина из тех, что только рождались в этом мире.

И Бедр-ад-Дин второй раз повторил свою историю. Фарида слушала мужа, затаив дыхание. Юноша вспомнил рассказы отца о долгих странствиях, поведал о матери, и, конечно, не мог не повторить печальной истории о том, что произошло во дворце царя Темира. Рассказал и о том, почему он оказался в далеком городе Искандера Двурогого, и почему теперь он страшен и горбат.

Визирь слушал, и слезы наворачивались ему на глаза. Ибо сколько раз он мысленно корил себя за то, что не побежал вслед за братом, не пытался его вернуть, не искал… Вот потому теперь только от племянника он и может узнать о судьбе человека, который некогда был половиной его самого.

Когда же Бедр-ад-Дин закончил рассказ, Салах проговорил:

– Нет и не может мне быть прощения за все то, что произошло с братом и с тобой, о мой мальчик. Но что же нам теперь делать? Как вернуть тебе твое лицо? Как развеять чары?

– Но, отец, разве нам не может помочь мудрый Тети? Говорят, что он знает ответы на все вопросы.

– Аллах милосердный, но откуда ты, дочь, знаешь о Тети? Это же такая страшная тайна. Одно воспоминание о нем карается смертью.

– И потому, о мой наивный отец, о мудром волшебнике Тети в нашем городе не знают только младенцы…

– Ну что ж, иного выхода, о дочь моя, нет. И нам придется пасть ниц перед Исмаил-беем.

Макама тринадцатая (о Аллах, защити нас от взгляда зла)

И в третий раз пришлось Бедр-ад-Дину повторить свою историю. Теперь уже он рассказывал ее Исмаил-бею и, как надеялся юноша, невидимому призрачному магу, который знал ответы на все вопросы.

– О мои почтенные гости, вижу я, что без помощи мудрого Тети нам не обойтись. Сейчас я призову Самира, и мы узнаем, что может сделать великий колдун…

– О Аллах, но почему именно Самира? – со вздохом спросила Фарида.

О, конечно, она тоже была здесь. Ибо никакими силами ее нельзя было остановить, уговорить остаться дома.

– Увы, дочь моя, – тем временем ответил Исмаил-бей, – без Самира нам не обойтись. Ибо только его устами сейчас может общаться и со мной и с миром мудрый Тети.

– Но почему именно Самир?

– Потому что мальчик видит все в истинном свете. Потому что его сердце, сердце одержимого поэзией юноши, открыто тем силам, о которых и не подозревает обычный человек. Ему слышны слова Тети, видны его глаза… Да, я знаю, многие назовут моего сына безумцем, но он не более безумен чем любой поэт, и не более болен, чем любой влюбленный. И тебе это прекрасно известно, о дочь моя…

– Тогда, думаю, мне лучше удалиться, чтобы не смущать поэта Самира.

– Лучше скройся за ширмой, красавица. Так ты все услышишь, но, да поможет мне Аллах, сын мой тебя не увидит. Ибо весть о том, что ты нашла свою судьбу, может убить мальчика. Увы, он слишком влюблен, чтобы остаться равнодушным к известию о твоей свадьбе.

– Повинуюсь, мудрейший. – Фарида поклонилась наместнику и, шурша одеянием, прошествовала в дальний угол зала, за ширму из черного дерева, украшенную тонкой резьбой.