Красавица

Мы остановились лишь один раз – лошадям был нужен отдых; голодны мы не были, хотя в седельных сумках была еда. Чуть позже полудня перед нами показались темный частокол живой изгороди и огромные серебристые ворота. Ворота блестели, словно мираж в тумане. Одиссей, который вел себя спокойно до этой секунды, задрожал и бросился в сторону, не желая подходить к высоким воротам. Отец сумел спешиться и повел несчастную лошадь ко входу, но когда вытянул руку, чтобы дотронуться до ворот, Одиссей попятился и вырвал поводья из рук. Он остановился в нескольких футах от протянутой руки Отца, смущенно озираясь, все еще испуганный. Великодушный стоял и спокойно наблюдал.

– Отец, – обратилась я к нему, пока он гладил лошадь по носу и пытался успокоить животное, – тебе не нужно ехать дальше со мной. Эти ворота ведут в замок. Если ты сейчас отправишься в путь, то к ужину будешь дома.

Мой голос дрогнул лишь на мгновение. Я радовалась, что могла спокойно сидеть на Великодушном, что не пришлось спускаться и идти своими ногами, что я могла спрятать дрожащие руки в густой белой гриве на холке коня.

– Дитя… ты должна поехать обратно. Я не позволю тебе сделать это… не могу даже подумать, что с самого начала заставило меня согласиться. Я, должно быть, сошел с ума, если подумал, что смогу отпустить тебя… вот так.

– Решение уже принято – ты не можешь его отменить; и ты согласился, потому что не было другого выхода. – Я сглотнула, хотя во рту было сухо, и продолжила, прежде, чем он смог бы меня прервать, – Чудовище не причинит мне вреда. И, возможно, оно все-таки просто проверяет нас на… честность. Возможно, мне не придется долго здесь оставаться.

Слова звучали с надеждой, но не мой голос, и ни один из нас не поверил тому, что я говорила. Я быстро продолжила.

– Уезжай. Пожалуйста. Позже нам будет еще сложнее расстаться.

Я подумала: «Не вынесу, если Чудовище отошлет тебя»..

– Со мной все будет хорошо.

Я поехала к воротам, но прежде, чем развернула Великодушного так, чтобы могла дотронуться до них рукой, ворота беззвучно раскрылись и передо мной показалось нетронутое поле ярко-зеленой травы.

– Прощай, Отец, – произнесла я, слегка повернувшись в седле. Отец спешился. Одиссей стоял спокойно, но вытянутые шея и уши выдавали его напряжение и страх. Одно неловкое движение – и конь ускачет туда, откуда мы приехали.

– Прощай, дорогая Красавица, – едва слышно ответил Отец. В ушах у меня стучало. Я проехала вперед, прежде, чем он успел сказать что-то еще, а туманные ворота безмятежно закрылись за мной. Они не успели закрыться до конца, а я уже развернулась лицом вперед и больше не оглядывалась.

Солнечный свет и сладкий запах травы были лучше, чем сон или пища; я почувствовала, как пробуждаюсь ото сна, что остался позади, в тенях деревьев. Когда я приблизилась к краю сада, то обнаружила дорожку из белой гальки, что проходила между деревьев и вела к замку.

Не смогу описать те сады. Каждый листочек и травинка, камешек в дорожке, капля воды и лепесток цветка – все было идеально, в задумке и исполнении: яркие цвета и правильные формы, целые и нетронутые, словно каждый появился здесь лишь мгновение назад, словно каждый был драгоценным камнем, над огранкой которого волшебный ювелир работал всю свою жизнь. Я вцепилась в гриву Великодушного, пока он мягко ступал вперед: движения его напоминали качание корабля в шторм.

Замок вырос перед нами, как восходит солнце, с башнями и бойницами высотой в сотни футов, уходящими в небеса. Он был каменный (весь из гигантских глыб), но отливал светом, словно спинка дельфина на рассвете. Огромный, как город, подумалось мне: множество зданий, соединенных коридорами и дворами. Я осмотрела все, что смогла увидеть – флигели замка и его стены расходились во всех направлениях. Я и представить не могла, сколько там могло быть комнат. Но везде было тихо, окна темнели, вероятно, пустые. «Не совсем уж пустые», – грустно напомнила я себе. О Боже.

Великодушный остановился у конюшни, двери скользнули в сторону, открываясь при нашем появлении. Внутри послеполуденный свет косо падал сквозь узкие и высокие арочные окна с полумесяцами из цветного стекла. Витражи изображали коней: стоящих, в галопе, богато оседланных и свободных от упряжи, с длинными вьющимися гривами и блестящими темными глазами. Цветные блики рассыпались по мраморным стенам стойла и гладкому золотистому песку на полу. Дверь в первое стойло отъехала, как прежде для Отца, как только я подошла, а солома сама собой рассеялась по углам, когда я заглянула внутрь. Великодушный навострил уши на расстелившуюся подстилку, но когда я расседлала его, он быстро переключил внимание на зерновую смесь в кормушке. Дома он не ел так плотно.