Красавица дочь добытчика чешуи

Подъем в корзине походил на перемещение от одной театральной сцены к другой, причем на всех на них разыгрывалась, похоже, та же самая пьеса: бледнокожие существа валялись на шелковых подстилках и забавлялись драгоценными безделушками. Кэтрин подумала, что, если не обращать внимания на вонь и атмосферу обветшания, можно представить, будто находишься в каком-нибудь экзотическом королевстве. Прежде ее поражали размеры колонии и свойственная ей гротескность, а сейчас сюда добавилось богатство. Интересно, мелькнула у девушки мысль, у филиев просто не было возможности раздобыть другую одежду или тут опять вмешался Гриауль и по странной прихоти облачил отребье рода человеческого в наряды королей и придворных? На душе у Кэтрин было легко, но, когда корзина почти достигла того уровня, где помещалось ее жилище, она заволновалась. Сколько лет прошло с тех пор, как она была с мужчиной! Быть может, она не сумеет его удовлетворить…

Она привязала корзину к специальному крюку, выбралась на помост, глубоко вздохнула, проскользнула в дверь между занавесок и плотно задернула их за собой. Джон спал, укутавшись до подбородка в меха. В полумраке комнаты его лицо с отросшей за последнее время щетиной приобрело выражение необычной умиротворенности, какая присуща разве что погруженному в молитву монаху. Она решила было не будить его, но сообразила, что это проявление нервозности, а никак не участия. Нужно было как-то преодолеть ее, справиться с собой как можно быстрее. Кэтрин разделась и встала над Джоном, чувствуя себя так, будто сбросила нечто большее, чем просто одежду. Потом она скользнула под мех и прижалась к Джону. Он пошевелился, но не проснулся, и она даже обрадовалась этому, ибо мысль, что она придет к нему как бы во сне, доставила ей необъяснимое наслаждение. Он повернулся на бок, лицом к ней, и она тесно прильнула к нему, удивляясь собственному возбуждению. Джон пробормотал во сне что-то неразборчивое, но ее возбуждение уже передалось ему, она почувствовала твердость его фаллоса, приняла его в себя и начала медленно двигаться навстречу, и еще раз, и еще, и еще… Ресницы Джона дрогнули, он изумленно открыл глаза. Его кожа в полумраке отливала золотом.

— Кэтрин, — выдохнул он, и она коротко рассмеялась в ответ, потому что ее имя прозвучало у него как заклинание.

Он обнял ее теснее, она откинула голову, закрыла глаза и сосредоточилась на своих ощущениях. Неожиданно она проговорила: «Подожди», и он замер в неподвижности, а Кэтрин без сил откинулась на шелк, испуганная захлестнувшей ее волной наслаждения.

— Что случилось? — прошептал он. — Ты не хочешь?..

— Подожди… подожди немного. — Вся дрожа, она прижалась лбом к его лбу, потрясенная тем, что он творил с ее телом: она то как будто парила над полом комнаты, то, когда он шевелился или проникал глубже, на нее словно наваливался тяжкий груз и она тонула в прохладных шелках.

— Ты в порядке?

— М-м-м… — Она открыла глаза. Его лицо было совсем рядом, в каких-то дюймах, и Кэтрин подивилась тому, что ей кажется, будто они с Джоном знакомы уже очень давно.

— Что? — спросил он.

— Да так, думаю.

— О чем?

— О том, кто ты такой. Странно: глядя на тебя, я уже знаю ответ. — Она провела пальцем по его верхней губе. — Кто ты?

— Ты же сказала, что знаешь.

— Может быть… Но ничего конкретного, кроме того, что ты был профессором.

— А тебе нужны подробности?

— Да.

— Я рос сорванцом, — начал он, — отказывался есть луковый суп и никогда не мыл за ушами.

Он притянул ее к себе, поцеловал в губы и в глаза и снова, медленно и глубоко, вошел в нее.

— В детстве я каждое утро ходил купаться. Прыгал со скалы у Эйлерз-Пойнта… Это было так здорово: лазурная вода, пальмы, на берегу гуляют цыплята и свиньи…

— О Господи! — воскликнула она, сжимая его ногами и сладко зажмурившись.

— Мою первую подружку звали Пенни… Ей было двенадцать лет… Как сейчас помню, такая рыжая… Я был на год младше и любил ее за веснушки на лице. Я верил тогда… что веснушки… что-то означают… но вот что, не знал… Но тебя я люблю сильнее, чем ее.

— Я люблю тебя! — Она подстроилась под его ритм и стала двигаться в такт, как бы норовя вобрать в себя Джона всего, целиком. Ей хотелось увидеть то место, где они соединялись, она вообразила, что их тела слились воедино и никакой преграды между ними уже не существует.

— Я плутовал на математике и до окончания школы был не в ладах с тригонометрией… Боже… Кэтрин…

Его голос отдалился и умолк, и воздух словно затвердел и приподнял Кэтрин над полом. Их окружал свет, странное сияние, от которого не исходило и толики тепла. Она слышала свои слова: она называла Джона по имени, говорила ему, какой он добрый, как ей с ним хорошо и прочее, и прочее, — слова, похожие на те, которые звучат во сне, где звуки гораздо важнее смысла. И вновь на нее накатила волна наслаждения, и на этот раз она не стала убегать, а рванулась навстречу ощущению счастья.