Красавица и чудовище

— Не знаю, зачем кому-то понадобилось врать про меня и Мишель: какая была она, каким был я. В нашем браке был полный порядок, мы любили друг друга, и каждый, кто говорит, что это не так, просто самый последний лжец. А теперь, вот что хотелось бы узнать, мистер Хоуп, — почему меня не выпускают отсюда? Вот поэтому весь день напролет я пытался добраться до вас, пока вы там болтались по Майами да собирали разные сплетни про меня и Мишель. Хочу знать, что вы делаете, чтобы вызволить меня отсюда. Этот сукин сын, судья, сказал мне, что до суда меня не отпустят, может, аж до самого января, — так я что же, буду сидеть здесь все это время? Как это вам пришло в голову отправить сегодня утром со мной к судье этого несмышленыша? Я наперед вам сказал бы, что никакой судья не станет разговаривать с таким вот недоноском, который предлагал внести за меня залог. Так когда вы вытащите меня отсюда, приятель, — вот что хотелось бы знать.

— От меня это не зависит, — сказал я. — По закону нельзя заставить суд выпустить вас под залог. Вам отказали в освобождении под залог, потому что суд рассматривает это преступление как особо жестокое. Вот почему вам грозит электрический стул, мистер Харпер, — по той причине, что преступление «носило характер мучения или истязания и было совершено с особой жестокостью». Я цитирую параграф из Свода законов нашего штата, отягчающие вину обстоятельства делают его тяжким преступлением, караемым смертью. Поэтому очень прошу вас еще раз обдумать все, о чем мы с вами только что говорили, и если вы в чем-то солгали мне…

— Я говорил вам чистую правду.

— Тогда лгут все остальные. Знакомы ли вы с человеком по имени Лютер Джексон?

— Нет, сэр.

— Он утверждает, что видел вас на пляже с Мишель в ту ночь, когда ее убили.

— Он ошибается.

— Еще один врет, так? Лжет Салли Оуэн, лжет Ллойд Дэвис, лжет Лютер…

— Может, их просто память подводит. По крайней мере, Салли никогда мне не симпатизировала, а Ллойд, — так с ним я встречался в основном по делам. Кстати, мистер Хоуп. Скажите точно, во что мне все это обойдется?

— У меня еще не было случая обсудить подробно этот вопрос с моим партнером, — ответил я. — Я уже говорил вам…

— Так мне хотелось бы, чтобы вы побыстрее разобрались с этим делом. Какой же смысл: на электрический стул тебя не посадят, а потом до конца дней будешь вкалывать, чтобы расплатиться с парочкой адвокатов?

— Мистер Харпер, — предложил я, — давайте сначала разберемся с самым важным, ладно?

— По-моему, это и есть самое важное. И я хочу, чтобы все до последней буковки было записано на бумаге, слышите? Когда явитесь за наградой, я хочу, чтобы у меня все было записано черным по белому, ясно? Не хочу, чтобы потом все изменилось, как вам взбредет в голову.

— Я составлю договор, — пообещал я с глубоким вздохом.

— Ладно, — согласился Харпер, удовлетворенно кивнув.

Я подумал о том, что человек, которого больше волнует гонорар адвокату, чем грозящая ему смертная казнь, конечно, абсолютно невиновен. В таком случае, почему же его версия всех событий так разительно противоречит той, что рассказали мне Салли Оуэн и Ллойд Дэвис…

— Вы сказали, что Салли Оуэн никогда не испытывала к вам симпатии. Почему она была настроена против вас?

— Ее муж — мой приятель. Ее бывший муж. Когда дело дошло до развода, я встаг на его сторону. Она мне этого не простила. И никогда не простит.

— Где он сейчас? Ее бывший муж?

— Да здесь, в Калузе. У него винный магазинчик на углу Вайн и Второй улицы, кажется, так, на Второй или на Третьей улице.

— Его зовут Эндрю, верно? — спросил я, с трудом вспоминая имя. — Я не ошибаюсь, Эндрю?

— Эндрю Оуэн, верно.

— А что означает буква «Н» в вашем имени?

— Что?

— «Н»? Ваш второй инициал?

— Нэт. Меня назвали в честь Нэта Тернера. А как это связано со всем остальным?

— Терпеть не могу тайн, — ответил я.

* * *

Было уже около пяти, когда я добрался до винного магазинчика, в котором Эндрю Оуэн был и владельцем и продавцом. Когда я вошел, он стоял за кассовым аппаратом, ящик для денег выдвинут; за спиной хозяина тесными рядами выстроились бутылки виски разного оттенка коричневого. Хозяин тоже был коричневым — цвета красного дерева. Он был почти одного роста со мной, но весил намного больше, — дородный мужчина с громадными ручищами, которыми он проворно перекладывал деньги из ящика кассы на прилавок, раскладывая их в аккуратные маленькие пачки: единицы, пятерки, десятки, и пачечка потоньше — двадцатки. Наконец он перевел взгляд на меня.

— Чего угодно? — спросил он. — Я собираюсь закрывать.

— Меня зовут Мэттью Хоуп, — ответил я, — представляю интересы…

— Хоуп, — повторил он и, посмотрев на меня более внимательно, кивнул.

Выйдя из-за прилавка, он подошел к двери, запер ее, а затем перевернул висевшую на ней табличку, теперь за стеклом красовалось объявление: «Закрыто». Не оборачиваясь, он произнес:

— Помню вас. Вы тот самый адвокат, который отсудил для Салли такие громадные алименты.