Красавица и чудовище

Мы жили из года в год в одной и той же гостинице — отеле «Ля Бержери». В конце концов хозяйка гостиницы Поле стала моей подругой. Городок маленький, он весь нас знал и любил. В Морзине мы обязательно устраивали показательные выступления. Конечно, хотелось заработать, но еще и хотелось показываться, а это уже находилось под строжайшим запретом. Почему? По какому праву? Непонятно. Так же, как и полстраны, мы зарабатывали подпольно. Зато к концу поездки, довольные и счастливые, на один день в выходной мы спускались вниз с гор, в Женеву, и одевались на будущий сезон: сапоги, сумки, куртки. В Москву же нельзя деньги привезти: страх господень, если поймают на таможне. Какую-то заначку мы у Поле оставляли. Для нас тогда огромные суммы — пятьсот, тысяча долларов. Но благодаря выкроенным деньгам мы могли хотя бы прилично выглядеть и существовать. Оплачивать портным шитье костюмов, звукорежиссерам запись музыки. Но когда предстояли серьезные траты, мы разносили все купленные за границей тряпки по всем комиссионкам. Только ради того, чтобы костюмы у нас блестели и вид был такой, что к нам не подойти.

Я их не разделяю: Наташа — Андрюша, Андрюша — Наташа. Такой единый образ лег в основу их танца на музыку из знаменитого фильма «Кабаре». В нем получились всякие смешные штучки. Как они ухватили легкость, иронию и трагизм Лайзы Миннелли — не объяснить, но они умели смешить, как выдающиеся комики — сквозь слезы. На следующий после «Кабаре» сезон я собиралась сделать произвольный танец на музыку Бородина из оперы «Князь Игорь» — знаменитые «Половецкие пляски». Музыка никогда совместно с фигуристами не обсуждалась, обычно я ее приносила и предлагала: «Послушайте». Наташка музыку никогда с первого раза не принимала, а Андрей, напротив, сразу в нее окунался. Ее же будто пыльным мешком из-за угла — она моргала, кивала, но мелодии не слышала. Зато потом, когда музыка входила в нее, в ее душу, она мельчайшие детали, даже не такты, а ноты, раскладывала в своих коньках, в своем теле и делала это потрясающе!

Про Олимпиаду в Калгари особенно рассказывать нечего. Готовились и готовились, дело привычное. Вот только костюмы одели чемпионские, роскошные, в тяжелом золоте — от Славы Зайцева. Марина Климова приехала в Канаду в хорошей форме, но Сережа Пономаренко заболел перед Олимпийскими играми, заболел очень тяжело: инфекционная желтуха. Далее следовало трудное выздоровление. Так что у моих просто никаких соперников рядом не оказалось. Сережа с Мариной героически откатались и выиграли второе место у французов, причем канадского происхождения, брата и сестры Дюшене.

Мы, советские тренеры по фигурному катанию, жили вместе в одном домике: Чайковская, я, а с нами одесситка Галя Змиевская, тренер Вити Петренко. К себе в дом, в свободную комнату, точнее, на диван в гостиной, мы взяли Гену Хазанова. Дело в том, что его поселили в одном доме с руководством, где ему совершенно нечего было делать, и он прохаживался по улице с тоскливым лицом. Я сразу уволокла Гену с собой, пообещав, что он будет жить с нами очень комфортабельно. И хотя ему досталась проходная комната, он заметно повеселел и выглядел почти счастливым. По вечерам он нам читал свои миниатюры. Такая получилась домашняя Олимпиада. Я поставила произвольную программу Вите Петренко. Мы с ним занимались уже второй или третий год, потому как я крепко дружила со Змиевской. Витя в Калгари неожиданно стал бронзовым призером Игр. У меня там катались еще и Анненко — Сретенский, которых мне доверила Пахомова, ее любимая пара, сама же Мила уже не вставала.

Соревнование, всегда оставляющее след в душе, — конечно, Олимпиада. Это состязание другого уровня, тут за тобой наблюдает весь мир. Кажется, что вся планета останавливается или кружится вокруг тебя. Нигде, как на Олимпиаде, так остро не чувствуешь принадлежность к своей стране, к своей команде. На Играх возникает иное состояние души. Не знаю, откуда оно берется, вроде те же самые люди на катке, но к Играм требуется совершенно другая подготовка.