Красавица и чудовище

Мы страшно нервничали, ему первый раз в жизни кололи после операции наркотики. Он мало что понимал, находился в состоянии опьянения, а никогда подобного не испытывал. И не любил, когда у других язык заплетался. Отец мог выпить в компании, но пьяным его не видели, он был сильный, могучий человек. Когда мы стали ему названивать из Москвы, он просил, чтобы кто-нибудь к нему приехал. Но ни под каким соусом нас не отпускали. Я не только на коленях в Спорткомитете валялась, я и в ЦК партии ходила. Не выпускают, и ничего тут не поделаешь… А как он там один? Кто за ним ухаживает в послеоперационный период? Он же ни слова по-английски не знает. Канадцы и так сделали большое дело: взяли его, привезли к себе, провели операцию, никто за нее не платит, но тут своих прошу: дайте мне за свои деньги к отцу выехать. Нет, не разрешили.

Мы ему звоним, он мне жалуется: «Таня, мне что-то колют, голова кругом идет, я какой-то сам не свой, забирай меня скорее отсюда». Из-за этих лекарств он растерялся, ощущал себя брошенным. Поэтому на десятый день и попросил, чтобы его из госпиталя выписали. Его посадили на самолет и привезли обратно в Москву. Даже Гале не разрешили за ним поехать в Канаду. Просто злодеи.

Я всегда говорила, что начальники одинаковы во все времена. Когда я вхожу на таможню, хотя я в жизни не провезла ничего запрещенного, я даже не знаю, чего я не имею права провозить, все равно меня точно так же, будто я вхожу в кабинет к любому начальнику, начинает бить дрожь. Мне дурно, я не могу долго находиться ни в кабинете, ни на таможне. Я не могу слепо подчиняться, я не могу общаться с начальниками любого ранга. Они замешаны на одной крови, они все бессовестные. Все, абсолютно. А человек, у которого нет совести, может совершить все, что угодно. Самый простой пример: так отнестись к моему отцу, великому тренеру, по чьим книгам учились лучшие специалисты в мире.

Отец никогда не жил так, как жили и живут они. Он с мамой и с двумя дочерьми — в двухкомнатной квартире всю свою жизнь, пока мы не выросли. У нас дача  — слезы, а не дача. Несчастный финский домик, который родители выбрали в 1973 году, домику уже тогда перевалило за двадцать лет. Приобрели, когда папу «ушли» с работы и ему надо было чем-то заниматься. Он решил переключиться на дачу. Купил развалюху и никогда не имел средств, чтобы вместо нее построить нормальный дом. Вся красивая жизнь заключалась только в том, что у папы всегда была «Волга», это его ноги. Но когда он последний раз собрался взять новую машину, тут поменялись деньги. Он считал, что ему не должны продавать по новой цене, то есть в десять раз дороже. Я пыталась остановить его: «Папа, уже все». Он шумел: «Как они могут такое сделать со мной?» Я ему: «Папа, они сделали это с тысячами, с миллионами людей. Ты уже сам купить машину не сможешь. Возьми у меня деньги». Но разве его уговоришь: «Я работал всю жизнь, и у меня самого есть деньги на машину». Я опять: «Папа, она уже не стоит столько, сколько раньше, а в несколько раз дороже». Он: «Нет, я у тебя денег не возьму, они со мной такого не сделают». Он страшно оскорбился, звонил в Министерство обороны, был просто вне себя, никак не мог понять, почему деньги, которые он столько лет откладывал, вдруг ничего не стоят.

Все, что делалось в последние годы, начиная с отлучения его от хоккея, все это выбило его из колеи, но больше всего  — нога. Он охромел, но ходил, заставлял себя ходить. Мама все время: «Толя, ходи. Толя, ходи. Толя, не садись». Он полюбил долгое чтение, он полюбил то, чего не признавал раньше  — постель, я ему купила мягкую широкую хорошую кровать.

Счастливы, наверное, люди, с которыми он соприкасался. Хотя папа был конфликтным человеком. А конфликтный человек если уходит, то уносит с собой свою профессию, потому что он в своем деле понимает больше всех на свете. И не позволяет туда вмешиваться никому: ни журналистам, ни коллегам, ни спортсменам. Отец знал, куда он ведет свою команду и почему он именно так их ведет. Он был, конечно, советский человек до мозга костей. Верил в советскую власть, в непогрешимость системы, при том, что ничего от нее не имел, впрочем, ничего у нее и не просил. Но в конце концов он сказал моему Вове: «Забирай Татьяну и уезжайте».