Красавицы не умирают

Здесь пели райские птицы, лишенные возможности из-за вызолоченных клеток оказаться на ветвях редкостных растений в кадках из полированного дерева.

В гостиной свет люстр дробился и множился в венецианских зеркалах, развешанных так, что создавалась иллю­зия бесконечности пространства. Драгоценные гобелены несколько усмиряли это буйство огней и отражений. Ме­бель красного дерева дополняли светильники, литые фигу­ры из чистого серебра. Здесь стоял великолепный рояль «Плейель» из ценнейших пород дерева и с клавишами из слоновой кости: Мари нередко развлекала гостей вальсами и баркаролами.

Главным местом среди всего великолепия, неким алта­рем в храме любви, была гигантская кровать причудливой формы из розового дерева с ножками, изображавшими фавнов и вакханок. Словно бутон с раскрывшимися ле­пестками, лежащий на траве, покоилась она на огромном, во всю спальню, ковре с растительным орнаментом.

В будуаре со стенами, затянутыми китайским шелком, стоял столик с семью ящичками. Это был подарок Мари от семи любовников, которые, не имея средств одним махом купить ее ночи, добыли себе право на розовую кровать как бы в рассрочку. Сбросившись всемером, каждый из них мог раз в неделю навещать дом на бульваре Мадлен.

Но был человек, богатство которого позволило ему при­обрести для Мари всю эту роскошь. И в сущности, именно ему по праву покупателя принадлежало в этой квартире все: от фарфоровой птички на часах мадам Помпадур до самой Мари Дюплесси.

...С графом Штакельбергом Мари познакомилась, ког­да ей исполнилось двадцать лет и она, самая элегантная, утонченная, манящая и пугающая дива, была живой досто­примечательностью Парижа.

Восьмидесятилетний граф, в прошлом российский по­сланник в Вене, на склоне лет осел в Европе, где, всем пресыщенный и все повидавший, не находил применения своему громадному состоянию. Он был женат, но его брак выродился в чистую условность, впрочем им соблюдаемую. Штакельберг вообще был человеком традиций, закостене­лым в аристократических предрассудках, и говорили, что на его званых вечерах гости неукоснительно рассаживались согласно своим титулам.

Мари в его жизни стала исключением из правил, по­следним щемящим чувством, в жертву которому Штакель­берг принес все, даже собственное достоинство. Он отлично знал, что поторопился родиться и не мог дать Мари той любви, которой требовала ее чувственная и романтическая натура. Не желая становиться жертвой неотвратимого обма­на, Штакельберг оставил право обитательнице особняка на бульваре Мадлен иметь стольких и таких любовников, ка­кие ей будет угодно.

Впрочем, Мари обладала достаточным тактом, чтобы щадить чувства своего старого друга, и ее спальня оглаша­лась возгласами молодой страсти, только когда Штакель­берг отбывал по семейным надобностям.

Современный кинематограф дал свою интерпретацию отношений знатного вельможи и молоденькой содержанки. Она-де напоминала тому умершую от чахотки дочь. Тем и объясняется золотой дождь, пролитый безутешным отцом на голову недавней уличной потаскушки. Однако эта вер­сия не находит никаких реальных подтверждений.

Штакельберг оказался для Мари крепкой опорой в шаткой карьере куртизанки. Она тратила по сто тысяч франков золотом в год. Ее молчаливый русский покрови­тель оплачивал безумные счета за драгоценности, лучшие ложи в театрах, поездки на курорты, азартные игры — время от времени ей, ищущей сильных ощущений, случа­лось ими увлекаться. Штакельберг подарил Мари голубую двухместную карету. Запряженный прекрасными лошадь­ми, этот выезд останавливал взгляды прохожих как зре­лище, достойное изумления. В любое время года квартира Мари была заполнена диковинными цветами, специально доставленными издалека. Среди этой вечноцветущей оранжереи не было только роз. От них у Мари кружилась голова, поэтому она предпочитала скромные, непритяза­тельные цветы без малейшего запаха — камелии.

Везде и всегда — в театре, на прогулках в знамени­той голубой карете по Елисейским полям, на балах полу­света, меняя туалеты, украшения, прически и кавалеров, Мари оставалась постоянной в одном: ее тонкие пальцы сжимали любимые цветы. Дама с камелиями — это про­звище напрашивалось само собой, ибо вполне отвечало таящему какую-то сокровенную тайну образу пленитель­ной женщины.

Мари Дюплесси оставила объяснение своему предпоч­тению этим цветам:

«Я люблю засахаренный виноград, так как он без вку­са, камелии, потому что они без запаха, и богатых людей, оттого что они без сердца».

Последние слова загадочны. Любить богатых людей, потому что они без сердца? Следует ли это понимать так, что Дюплесси, продавая свою любовь то одному, то дру­гому, была уверена, что ее покупателям, кроме плотских наслаждений, ничего больше не нужно на бульваре Мад­лен? И уходят они оттуда к следующим радостям, ни­сколько не поранив сердца ни искренней привязанностью к ней, ни сожалением. Встречи без будущего. Прощанья без печали.