Красин

Подпольная типография Кецховели заработала вовсю. Она печатала нелегальную грузинскую газету «Брдзола» ("Борьба"), прокламации и листовки Бакинского комитета, выпустила несколько номеров ленинской «Искры», иного, чем обычный, маленького формата.

Как вдруг стряслась беда — арестовали Ладо Кецховели. Узнав об этом, Авель Енукидзе схватил первого попавшегося извозчика и помчался на Баиловку, к Красину,

Было раннее утро, едва занимался рассвет. Енукидзе понимал: приезд техника на квартиру к директору, да еще в такое время, вопиюще неконспиративен. Но что поделаешь, надо срочно спасать типографию от провала.

Это сразу же уразумел и Красин, когда Енукидзе, ворвавшись в спальню, разбудил его.

Сложность дела заключалась в том, что хозяин помещения, где находилась машина, старик татарин Али-Баба, знал лишь Кецховели и никому другому не выдавал машину, которую необходимо было как можно скорее увезти подальше от греха.

Красин, не теряя времени, отправился к Али-Бабе. Просидел у него часа два, не меньше. К концу визита они сошлись на короткую ногу, так что старик, на прощанье хлопая веселого и обходительного барина по плечу, приговаривая:

— Ты ко мне придешь — гостем будешь, Я к тебе приду — гостем буду.

Столь скорому сближению немало способствовало то, что Красин пообещал Али-Бабе 200 рублей отступных и несколько золотых пятирублевой выдал в виде аванса.

Надо было ковать железо, пока оно горячо. Поэтому, вернувшись домой, Красин тут же послал мальчика-рассыльного за Шелгуновым.

Он поручил ему забрать машину и скрытно переправить в другое место. Сделать это было сподручнее всего Шелгуно-ву, человеку в Баку новому и малоизвестному.

На другой день Шелгунов вместе с рабочим электростанции Меликьяном, по кличке «Дедушка», явился к старику за обещанной машиной.

Али-Баба отдал ее, правда не преминув при этом содрать лишние полсотни рублей.

Машина была отвезена на пристань и сдана в багаж для отправки в Красноводск.

Утром следующего дня Шелгунов пришел на пристань, предъявил багажную квитанцию и заявил, что груз в Красноводск не пойдет, а останется в Баку. Пусть пока что полежит на складе. Хранение, разумеется, будет оплачено вперед, наличными.

Еще через несколько дней, когда удалось, наконец, найти надежное пристанище, Шелгунов опять явился на пристань, на сей раз с ломовиками, и благополучно доставил ценный груз в безопасное место.

Вскоре подпольная типография заработала вновь.

Теперь вместо Ладо Кецховели ею руководил Трифон Теймуразович Енукидзе, подпольная кличка "Семен".

Товарищ Семен был человеком оборотистым, деловым, что называется, с размахом. Он стал ставить дело на широкую ногу. И сразу нее получил поддержку Красина, ярого врага кустарничества, ясно понимавшего, что хорошо поставленная типография быстро окупится.

На пустынной улице в татарском районе, на окраине города, где люди жили замкнуто, нелюдимо, сторонясь полиции и недолюбливая ее, был снят в аренду небольшой домик с отдельным двориком, обнесенным на восточный манер высокой глухой стеной.

Одно из помещений было приспособлено под торговую лавку.

В домике поселился Семен с матерью и братом, конечно фиктивными, но снабженными такими документами, к которым не подкопаешься.

По утрам к крыльцу с козырьковым навесом подкатывал фаэтон, и в него усаживались Семен с матушкой. Добропорядочный коммерсант, отправляющийся по делам в город.

Возвращаясь, он подъезжал к татарским лавкам, что были напротив дома, заходил, делал покупки. Не так чтобы большие, но и немалые, как подобает коммерсанту средней руки, живущему не в богатстве, но в достатке. Беседовал с хозяевами. О том, о сем, а больше ни о чем — ни слова о политике, — и, распрощавшись, удалялся в свой тихий, малолюдный, почти никем не посещаемый дом.

Меж тем сей пустынный домик был переполнен. Тут, помимо Семена, «матери» и «брата», жило еще семеро (вначале пятеро).

Их никто не видел. И они не видели никого, кроме Семена.

Их никто не слышал.

О них никто не подозревал.

Семеро невидимок, семеро домовых, незримых и неведомых, рано поутру входили в стенной шкаф с двустворчатой стеклянной дверью, находившийся в одной из комнат.

И исчезали из дому.

Словно проваливались в тартарары.

Дно шкафа служило входом в подпольную типографию.

Никто из семерых в открытую не появлялся на улице.

Даже во дворик, огороженный высокими стенами, выходили только темными ночами. Тихо, осторожно, неслышно ступая босыми ногами по мягкой густой траве.

И тут же ложились наземь, чтобы неясными тенями не чернеть в темноте.

Лежа на спине в пахучей траве, глядели в необъятное южное небо с яркой россыпью звезд. И слушали старшого — Авеля Енукидзе, шепотом рассказывавшего о мерцающих вдали туманных и загадочных мирах.

И лишь раз в неделю, не больше чем по двое, тайком выбирались в людный мир. После того как Семен, удостоверившись, что кругом все пусто, подавал условный сигнал, выскальзывали на улицу и в темноте пробирались на вокзал. Чтобы сесть в вечерний поезд и уехать на день в Тифлис, Кутаис или Батум.