Красивые души

Андзю выбрала ожидание. Она решила поверить, что в один прекрасный день непременно понадобится Каору. Ей опять оставалось только наблюдать, как отношения Каору и Фудзико становятся все ближе. Но ее ревность ослабла. Ей стало казаться, что признание, которое она сделала, приравняло ее к Фудзико. Три дня спустя Андзю написала Фудзико письмо. В нем она честно рассказала обо всем. Андзю не хотела обманывать Фудзико и написала как есть: «Я люблю Каору». А еще она добавила: «Но Каору фатально влюблен в тебя». Для Андзю это и правда была роковая любовь. Спрятав ревность подальше, Андзю заявила: «Я решила ждать, наблюдая за развитием вашей любви, – и закончила письмо словами: – Можете не обращать на меня внимания». Теперь их любви никто не препятствовал. Долгая зимняя спячка закончилась, и наконец пришла пора, когда они могли безоглядно любить друг друга. Каору мог в любое время встретиться с Фудзико. Все необходимые условия для любви сложились.

Но в их сердцах появилось какое-то несовпадение. То ли письмо Андзю вызвало у Фудзико лишнее беспокойство, то ли она стала осторожной, услышав о разгульной донжуанской жизни Каору. Так или иначе, он потерял ее доверие.

Узнав о возвращении Фудзико на родину, Каору не поспешил встретиться с ней. У него было необычайно развито чувство долга в отношении семьи, он первым бросался друзьям на помощь, жертвуя ради них чем угодно, но с Фудзико он почему-то становился медлительным и нерешительным. Он отважно брался за дело и не терялся ни перед якудза, ни перед грязным вымогателем, но рядом с Фудзико у него все валилось из рук, он чувствовал себя закованным в кандалы. Ему потребовалась неделя, чтобы решиться на встречу с ней.

Он ждал в кафе неподалеку, пока она закончит работу; увидев ее через окно, он пошел за ней следом, издалека любуясь ее затылком и икрами. Наверное, Фудзико почувствовала его взгляд: она коснулась рукой затылка, оглянулась, на мгновение улыбнулась Каору, но ничего не сказала и продолжила путь, приведя Каору к платформе метро. Ему казалось: стоит броситься за ней – и она убежит, поэтому он постепенно сокращал дистанцию. Купив билет, Каору продолжил преследование, при этом чуть не опоздал на поезд. В вагоне почти не осталось сидячих мест, Фудзико смотрела на Каору, стоявшего справа от двери, и во взгляде ее было что-то суровое. Каору приблизился осторожно, будто хотел задобрить капризного ребенка, встал слева от двери и посмотрел на отражение Фудзико в темном стекле напротив. Она не откликнулась на его взгляд. В молчании они проехали две станции, и перед тем, как пассажиры направились к выходу, Фудзико прошептала Каору:

– Что ты за человек!

Каору искоса пытался прочитать по выражению ее лица, на что она сердится, как будто там был написан ответ.

– Ты мне, наверное, не поверишь, но я хотел сразу вернуться в Нью-Йорк.

– А чем ты занимался, оставив меня в одиночестве?

Наблюдал за участью женщин, преданных в любви… Что еще он мог сказать? Он мог бы вернуться в Нью-Йорк в любое время, если бы захотел, но он этого не сделал. Чтобы удержать Фудзико, ему надо было хотя бы звонить ей и разговаривать по телефону, но что может быть сложнее, чем дозвониться до женского общежития? Или там постоянно занято, или дозвонишься – но Фудзико нет, а передать ей он ничего толком не мог. Каору и писал-то ей всего три раза: отправил письмо, где кратко рассказывал о событиях в семье, и пару открыток со стихами.

Его стеснительность росла и вскоре переросла в безразличие, сопоставимое с хладнокровием Фудзико. В глубине души он даже ненавидел Фудзико, поставившую любовь под строгий самоконтроль. У него была слабая надежда: если он хоть немного симпатичен ей, то она найдет способ связаться с ним, раз ему пришлось внезапно вернуться в Токио. Но от Фудзико не приходило пламенных писем, и короткие объятия на вокзале Пенн-стейшн в Нью-Йорке стали казаться далеким прошлым. Конечно, Каору не забыл ни этих объятий, ни касания щеки Фудзико. Но мягкие, сладкие воспоминания тут же сменялись тревогой, приводившей Каору в отчаяние. Однажды он испытал наивысшее счастье, а теперь был вынужден столкнуться с неприятием и забвением. Страстно желая новой встречи с Фудзико, он боялся, что будет отвергнут.

– Ты ненавидишь меня?

Фудзико молча кивнула. Но ее ненависть была для него приятнее, чем стандартно-вежливое отношение. Раз ненавидит – значит, ждет чего-то. Он понял, что Фудзико тоже неотступно ждала от него вестей. Выяснилось, что самая важная открытка, в которой Каору вверил свою любовь строкам стихов, к несчастью, до Фудзико не дошла. Неужели даже почта была против них? Теперь Каору раскаивался в своем упрямстве. Он спешил заполнить возникшие пробелы.

– Давай погуляем?

Он жаждал ее, но это было невозможно – слишком много времени прошло с тех пор. Стрелки часов вновь замерли на том мгновении, когда Каору поджидал Фудзико на территории университета в Бостоне.

– Нет. Тебе и без меня, наверное, есть куда пойти.