Красна Марья

На третий день нагрянул местный словацкий чиновник. Не здороваясь, он прошел в дом и довольно бесцеремонно оглядел их зачинавшееся хозяйство. Чиновник тут же известил Алексея о незамедлительно наложенных налогах — Алексей недобро усмехнулся, но промолчал. Мария Сергеевна вопросительно глянула на мужа. Тот еле заметно повел рукой: мол, после переведу. Мария Сергеевна, негодуя на чувство беспомощности из-за языкового барьера, тут же дала себе слово выучить словацкий и чешский языки.

Женщины и Сергунька не сразу начали понимать речь селян, но со временем приспособились к местному говору.

— Они уверяют, что говорят по-русски! — возмущалась Софья Павловна.

Алексей же, владевший польским и к тому же с детства знакомый с западнорусскими наречиями, объяснялся с местными без труда.

Простодушные крестьяне отнеслись к ним в целом доброжелательно: в первые месяцы, не спрашивая платы, снабжали новоприбывших русских молоком и одалживали потихоньку — кто лоханку, кто чугунок, кто вилы. Недостающее Алексей прикупал из оставшихся средств. Стараясь наверстать драгоценное время, он спешил засеять земельный надел. На семена оказалась потрачена значительная часть сбережений. Корову в этот год приобрести так и не удалось, но наличие в хозяйстве коня позволяло подрабатывать на пахоте в соседних селах. В своем собственном селе они были приняты в крестьянское сообщество и, по общинному закону, Алексей участвовал в поочередном совместном вспахивании чьих-нибудь наделов.

* * *

Вспахал Алексей и надел Дарьи, поселившейся в соседнем — за десять километров — селе Осиновка. Негодующая Дарья, осознав тщетность своих надежд — в связи с приездом Алексеевой семьи, яростно забранилась и погнала его. Не дослушав, Алексей развернул коня и отправился в поле, поманив с собой сына Степана.

Во время пахоты мальчик уверенно вел коня под уздцы, в конце борозды вопросительно взглядывая на отца, — тот указывал следующую. Алексей одобрительно поглядывал на ладного, расторопного парнишку с выгоревшей на солнце русой головой. По сравнению с этим неприхотливым и ловким хлопцем тонкокостный Сергунька выглядел капризным баловнем, барским дитятей. Через день Алексей приехал боронить и заодно завез Дарье семенного картофеля для посадки — та, завидев его, поджала губы и не проронила ни слова. Окончив работу, Алексей зашел в избу, вымыл руки, зачерпнув, испил воды и, подвешивая на гвоздик ковшик, негромко произнес:

— Вот что, Дарья… Надеяться тебе не на что — это я еще когда сказал… За сыном — не брошу, с голоду не помрешь, но на большее — не рассчитывай. Так что — свободная ты: смотри сама, баба ты еще молодая, если полюбится кто… А то, что в общину к кубанским станичникам, в Сербию, коль охота, можешь отправляться, — так это я тебе давно толковал, не держу.

Дарья, отвернувшись, возмущенно молчала, опершись на чепелу и уставившись на огонь в печи. Алексей глянул на нее еще раз и вышел из хаты.

Алексею, считавшему свой долг перед Дарьей и сыном выполненным, поскольку он вывез их с расказачиваемой обескровленной Кубани, и в голову не приходило, что по ночам, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить сына, горько рыдала одинокая женщина, оставившая родной кров и семью за сотни километров отсюда, последовав за ложной надеждой. Ей вспоминалось, как, уезжая, она покачивалась на возу, подбоченясь, одной рукой придерживая сына, и сверху гордо заявляла прощавшимся станичникам, что она теперь «мужняя жена». Какое же горькое разочарование ее ожидало! Живя теперь в Осиновке, в такой же взыскательной патриархальной деревенской среде, она вынуждена была нести приставшее к ней презрительное прозвище «брошенка». Дарья кусала губы и призывала всевозможные кары на голову неверного возлюбленного.

Глава 2

Стоял весенний теплый денек. Алексей мощными ударами колол дрова, а Сергунька сновал вокруг, подбирая и относя их в крытую поленницу. Переступая бочком, из огорода вернулась побледневшая Мария Сергеевна и встала поодаль, сосредоточенно созерцая их работу. Алексей мельком глянул, увидал искаженное от сдерживаемой муки лицо и занервничал:

— Что, уже?

Жена чуть кивнула и, превозмогая боль, отправилась отмывать молочной сывороткой почерневшие руки. Схватки отступили. Мария задумчиво обтирала губкой изящные тонкие пальцы, одеревеневшие от непривычного сельского труда. Алексей между тем воткнул в колоду топор, отер потный лоб, соображая, и помчался запрягать коня — известить доктора в Пряшеве. В селе была местная повитуха, но Мария Сергеевна не слишком ей доверяла.

Через несколько часов покрытая испариной Мария, искусав себе губы, приглушенно стонала, но в голос почти не кричала — боялась напугать Сереженьку. Возвратившийся Алексей совал ей руку, тревожно заглядывая в лицо:

— Маша, жми что есть мочи — может, полегчает?