Красная Армия (ЛП)

Поместья, конечно, теперь не было. Малинские не могли поселиться даже рядом с ним. Однако жизнь офицера оставалась хорошей судьбой, по сравнению с теми страданиями и неустроенностью, которые Петр наблюдал вокруг. Время от времени он размышлял об том, чтобы уехать из России вместе с семьей. Но, сказал он себе, большевики когда-то уйдут, а армия останется. Он искал что-то хорошее в революции и странных новых лидерах, все еще надеясь, что в людях осталось что-то светлое после купания в море крови.

Его сын, Михаил, поступил в военную академию в 1926 году. Традиция оказалась почти разрушена, поскольку в Рабоче-крестьянской Красной Армии не хотели видеть детей бывших дворян. Однако, там нашлись уцелевшие военные специалисты из прежней, царской армии, поэтому для его сына удалось без лишнего шума найти место.

В 1938 году полковник Петр Михайлович Малинский был арестован НКВД, подвергнут пыткам, осужден и расстрелян. Его сын, ставший к тому времени капитаном, был арестован и отправлен на Колыму. Его жена и сын не знали, жив он или нет, пока через год, один особенно смелый знакомый капитана сообщил им, что Малинский был жив, и семья смогла начать с ним переписываться, тщательно следя за каждым словом.

Сидя в благоустроенном кабинете в бункере глубоко под землей ГДР, сын этого заключенного вспоминал, как он писал далекому, наполовину незнакомому отцу. Мать всегда настаивала, чтобы он что-то добавил, или рассказал что-то о себе, а когда не хватало бумаги, он дописывал на страницах матери.

Отец выжил. Когда Гитлеровская Германия начала войну 22 июня 1941, даже Сталин вскоре был вынужден осознать степень своей глупости. Заключенные из числа офицеров, которые еще были достаточно здоровы и чьи дела были не слишком черны, вернулись на службу. Отец Малинского сражался от Тулы до Берлина. Не за Сталина. Не за коммунистическую партию, хотя его восстановили и в ней. За Россию.

Отец Малинского выглядел на шестьдесят, хотя ему было всего за сорок. Лагеря подорвали его здоровье и, возможно, только сила воли помогла ему пройти через всю войну и дойти до победы. Он вошел в Берлин командиром стрелковой дивизии, с менее чем двумя тысячами боеспособных солдат. Он умер в военном санатории на Кавказе в 1959 году. Его сын, в парадной форме, держа за руку своего шестилетнего сына, навестил его незадолго до этого. В тишине комнаты больной генерал посмотрел сыну в глаза и сказал: «Я пережил этого ублюдка. И Россия переживет их всех. Помни об этом. Твоя форма принадлежит России».

Через год после ввода войск в Чехословакию, Малинский попал в инспекционную группу, оказавшись по пути в Смоленске. Сильное пьянство оставалось распространенным в офицерской среде, и офицеры, с которыми он ехал, регулярно напивались до потери сознания. Однажды утром, когда все храпели после очередной попойки, он взял служебную машину и поехал в совхоз, где когда-то располагалось поместье его семьи, насчитывавшее до тысячи душ.

Главного дома не было уже давно, он был разрушен немцами во время Великой Отечественной. Совхозные здания представляли собой набор невзрачных амбаров, сараев и лачуг из жести и шлакоблоков. Малинский припарковал машину и пошел посмотреть на новый урожай на полях. С небольшого возвышения он видел хронику своей крови в бескрайнем море коричневого, желтого и зеленого, простирающемся на десятки километров. И он заплакал. Не от потери земли. Не от потери знатности, хотя иногда ему нравилось представлять свою жену графиней. Скорее он плакал по России, сам не понимая себя. Затуманенным взором он смотрел вдаль, где поле сливалось с небом, обрываясь в бесконечность, думая о том, что хорошие люди всегда плакали по России, потому что ничего другого им не оставалось.

От тарахтения остановившегося поблизости трактора он вернулся в реальность и побрел назад мимо участков с невыразительными сельскохозяйственными постройками. Когда он подошел, его окликнула пожилая, стереотипно крестьянская женщина:

— Никаких таких привилегий, товарищ офицер. Стойте в очереди, как и все.

* * *

Генерал-майор Ансеев осторожно вошел. Когда он приблизился к острову света возле карты, Малинский жестом указал ему занять место. Стулья для посетителей были специально расположены так, чтобы те могли повернуться налево к карте или направо к Малинскому, но в любом случае не могли чувствовать себя комфортно. Место Малинского было расположено так, чтобы когда посетитель обращался к нему, лампа, освещающая карту, слепила ему глаза. Малинский не был садистом, но он был твердо убежден в необходимости установления и поддержания полного контроля над окружающими — и эта позиция отражала его убежденность в необходимости точно учитывать любую мелочь в планировании военной операции.