Красная Армия против войск СС

Советская разведка прозевала сосредоточение немецких танковых группировок, а командование Воронежского и Юго-Западного фронтов не сумело вовремя осознать масштаб вражеской угрозы. Передача 21-й и 1-й танковой, а потом и 64-й армии Воронежскому фронту явно запоздала. Они уже не могли вступить в бой до начала весенней распутицы и как-нибудь повлиять на обстановку в районе Харькова и Белгорода. Другое дело, если бы сразу после ликвидации Сталинградской группировки немцев 21-я армия была бы передана не Центральному фронту, а Воронежскому или Юго-Западному, если бы туда же была переброшена 64-я армия, оставленная в качестве резерва Ставки в районе Сталинграда, если бы 1-я танковая армия к 17 февраля закончила формирование не в тылу Северо-Западного фронта, в составе которого она должна была наступать на Псков, а в тылу Воронежского или Юго-Западного фронтов, ход событий на юге мог бы быть совсем иным. Тогда бы контрудар Манштейна получил бы мощный противовес в виде трех армий, которые бы, в свою очередь, могли бы нанести мощный контрудар по группе армий «Юг», что наверняка привело бы к удержанию советскими войсками Харькова, а при благоприятном развитии событий — и к захвату ими плацдармов на Днепре. Ведь немецкие танковые дивизии перед контрнаступлением были ослаблены в предшествовавших оборонительных боях, понесли значительные потери, особенно в бронетехнике, и вряд ли смогли бы справиться со свежей советской танковой армией. Обидно, что силы для противодействия замыслам Манштейна у советского командования были, но использовать их советское командование не сумело. Ставка, переоценив степень разгрома южного крыла германского Восточного фронта, решила перебросить часть сил с юга для проведения наступательных операций на центральном и северозападном участках фронта. Командование же Воронежского и Юго-Западного фронтов слишком поздно осознало масштаб вражеского контрудара и не смогло создать достаточно сильные группировки войск для противодействия ему, в том числе путем проведения встречных контрударов. Последнее было бы наиболее эффективным средством в условиях, когда только что занятые советскими войсками в ходе наступления позиции были слабо приспособлены для обороны. Однако обороняющиеся советские войска вынуждены были ограничиваться лишь местными контратаками, которые не могли переломить ситуацию. И Голиков, и Ватутин, впрочем, как и руководители Ставки Верховного Главнокомандования — Сталин, Жуков и Василевский, далеко уступали Манштейну в военном искусстве.

Почему-то мало обращают внимания на то, что успех контрудара Манштейна под Харьковом определялся не только талантом немецкого военачальника, но и ошибками советского командования, в первую очередь Ставки. Однако и в случае оптимальных действий с советской стороны план Манштейна все равно был бы для немцев наилучшим способом действий. Тогда бы фельдмаршалу вряд ли удалось бы вернуть Харьков, но обескровить во встречных сражениях советские танковые соединения и удержать подступы к днепровским переправам было бы вполне реальной задачей.

Между прочим, оптимальным способом действий для советского командования было бы сдать Харьков без боя, чтобы не нести неоправданно больших потерь в борьбе за город, который все равно нельзя было удержать, а также при вынужденном отступлении из района Харькова под огнем противника. Стоило бы начать готовить отход на Белгород сразу после того, как определилось поражение дивизий и корпусов, наступавших к Днепру, т. е. не позднее 5 марта. Тогда можно было бы избежать тяжелых уличных боев, в которых войска фронта несли непропорционально высокие потери. В этом случае Воронежскому фронту удалось бы сберечь силы и почти наверняка удержать Белгород, для взятия которого у обескровленного длительными маршами и боями против 6-й и 3-й танковых армий корпуса СС не хватило бы сил. При таком развитии событий условия к началу летней кампании для Красной Армии были бы гораздо благоприятнее, чем это оказалось на самом деле. Однако и над Ставкой, и над командованием фронта довлели соображения престижа. Генерал Голиков не мог рискнуть предложить Сталину оставить Харьков, зная, что за этим последуют обвинения в пораженчестве.