Красная Армия против войск СС

Ввиду отсутствия контакта с соседями наступление на Прохоровку было невозможно. Соответственно, наши солдаты спали мертвым сном. Во всяком случае, семь дней самых тяжелых боев за всю кампанию в России остались позади.

Что же до меня, то я считал недосып главным лишением военного времени, намного худшим, чем голод, жажда, холод, дождь и сырость.

На пути назад я совершенно отчетливо понимал, что на фронте неспокойно. То тут то там гремела артиллерия. Над нами разносилось эхо пулеметных очередей, а в небе было полно самолетов».

Фон Риббентроп вернулся на позиции своей роты и сразу же получил кружку горячего кофе. Заряжающий его танка вскрыл ящик с пайками и протянул командиру кусок хлеба. Заместитель командира роты доложил, что 6-я рота готова к выступлению. Солдаты наслаждались утренней свежестью и прохладой. В это утро в роте было всего 6 боеспособных танков.

Ранее рота Риббентропа понесла тяжелые потери, прорывая вместе с батальоном Пайпера советскую противотанковую оборону.

Уже ведя своих людей в атаку на противотанковые позиции вместе с мотострелками Пайпера, фон Риббентроп получил от командира батальона другой приказ, отменяющий атаку. Однако командир роты не стал его выполнять. Развернуть машины сейчас значило предоставить Пайперу в одиночку штурмовать неприятельские позиции. Перед советской танковой армадой, признаки выдвижения которой были заметны уже с утра, бронетранспортеры Пайпера были бы обречены на уничтожение, так как их тонкая броня легко пробивалась огнем советских танковых пушек. О выдвижении советских танков Риббентроп в тот момент еще ничего не знал. Но он хорошо понимал, что без поддержки танков бронетранспортеры батальона Пайпера будут жертвой огня советских противотанковых орудий, которые в большом количестве располагались на позициях перед железнодорожной насыпью. Р. фон Риббентроп так описывал впоследствии свое душевное состояние: «Я понимал лишь одно — об этом не может быть и речи. Я принял участие в атаке, несмотря на доносившиеся по радио гневные возражения командира батальона.

Собрав роту после разрушения полосы противотанковой обороны и уничтожения последней противотанковой пушки, я получил от Пайпера высочайшую похвалу, которой я только удостаивался за всю войну. Он сказал мне: «Я с радостью принял бы вас и вашу роту в свой батальон!»

По возвращении в батальон мне удалось убедить разозленного командира в том, что прекратить атаку и оставить бронетранспортеры лицом к лицу с противотанковыми орудиями без поддержки танков было бы невозможно».

Но до объяснения со штурмбаннфюрером Мартином Гроссом, командиром 2-го танкового батальона, было еще далеко. Прихлебывая мелкими глотками горячий кофе, фон Риббентроп случайно повернулся в сторону линии фронта. Представшая перед ним картина сперва показалась ему галлюцинацией. В воздухе стояла сплошная лиловая стена дыма от дымовых шашек. Это значило: «Вражеские танки!» Этот сигнал был йиден вдоль всего гребня склона. Грозные лиловые знаки видны были и правее, у насыпи. Сразу стало ясно: за холмом, вдали от глаз тех, кто находился в долине, шла в наступление масса советских танков.

Фон Риббентроп бросил кружку и скомандовал: «Заводи! За мной!» Потом он обратился к своему заместителю Мальхову: «Мы пойдем вверх по склону развернутым строем. Ты со своим взводом пойдешь слева, я с остальными тремя танками — в центре и справа. Левый фланг чуть загни назад на случай, если нас обойдут. Выходим на склоне на полузакрытую позицию и с нее бьем по русским!»

Вновь обратимся к тексту воспоминаний фон Риббентропа:

«Втот же миг я заметил командира отделения управления роты, которого я оставил на КП пехотного батальона. Объятый огромным облаком пыли, он на полной скорости несся на мотоцикле вниз по склону, постоянно держа поднятый вверх кулак: «Выдвигайтесь немедленно!»

Рота тут же пришла в движение и рассредоточилась по склону, словно на учениях. Развертывание было проведено так четко, что мое сердце учащенно забилось. Осознание того, что я веду в бой этих молодых, но опытных солдат, окрыляло.

Достигнув гребня холма, мы увидели еще один невысокий гребень метрах в двухстах, на другой стороне небольшой низины, на котором, судя по всему, занимала позиции наша пехота.

По радио я приказал роте занять позиции на новом гребне и принять бой там. Низинка уходила влево, и, спускаясь по переднему скату, мы заметили первые русские Т-34. Они, судя по всему, пытались обойти нас слева.

Мы остановились на склоне и открыли огонь, подбив несколько вражеских машин. Несколько русских танков остались догорать. Для хорошего наводчика дистанция 800 метров была идеальной.

Пока мы ждали, не появятся ли еще танки, я по привычке осмотрелся. То, что я увидел, лишило меня дара речи, Из-за невысокого пригорка шириной метров 150–200 появилось пятнадцать, потом тридцать, потом сорок танков. Наконец я сбился со счета. Т-34 двигались к нам на большой скорости с пехотинцами на броне.

Мой механик-водитель Шюле сообщил по внутренней связи: «Командир, справа! Справа! Вы их видите?»