Красная дверь

Это, решил Ратлидж, лучшее объяснение характера Теллера, которое он слышал.

Но, конечно, такое не следовало включать в рапорт.

Глава 17

Питер Теллер сидел в своем саду на Болингброк-стрит и наливал себе очередной стакан виски. Его рука дрожала, но он был далеко не так пьян, как хотел быть.

Брат Питера, Уолтер, вернулся, приветствуемый, как блудный сын. Это была пародия. Не хватало только тучного тельца, мрачно говорил он себе.

Что он знал? Питер смотрел в глаза брата и не видел ничего. Даже Уолтер не мог быть таким хладнокровным.

Осушив стакан, Питер откинулся на спинку стула, пошевелил больной ногой в надежде найти более удобную позу и уставился сквозь силуэты листьев над головой на ночное небо, черное, как, он был уверен, его душа.

Что он сделал? Ситуацию ухудшало то, что он не мог бы объяснить под присягой, что произошло с его тростью. Ее не было в автомобиле. Должно быть, он в спешке уронил ее. В траве? У дороги? Когда он вышел спустя два часа помассировать ногу?

Питер не намеревался пугать ее. Он хотел только сказать то, что собирался сказать, и уйти.

Теперь Питер даже не был уверен, что сказал, — слова выливались сами собой, как отражение страха и гнева. Он атаковал под огнем германские позиции, убивал людей, сражался за короля и страну и все же в эти последние несколько секунд потерял свою смелость, а вместе с ней и голову.

Что он был за человек? Убежать и оставить ее там было откровенно трусливым поступком, который Питер не мог выбросить из головы, сколько бы ни пил.

И он не мог рассказать об этом никому. Ни Эдвину, ни Сюзанне, ни, безусловно, Летиции.

Какой-то момент Питер собирался найти свой армейский револьвер и положить конец стыду и отвращению. Но он не решался этого сделать. Это все цепляние за жизнь, которое заставляло его бороться за сохранение поврежденной ноги, когда хирурги собирались ампутировать ее. Возможно, с горечью говорил себе Питер, после того, как прошел бы шок, он мог бы научиться даже снова быть самим собой.

Питер стал плаксивым пьяницей и презирал себя за это.

Сюзанна вышла в сад, кутаясь в халат от ночного холода.

— Почему бы тебе не пойти в постель? Ночной отдых помог бы тебе больше, чем это. — Она кивнула на стакан в его руке.

— Скоро пойду, — отозвался Питер, все еще изучая звезды и избегая ее взгляда.

— Ты обещал это два часа назад. Почему бы тебе завтра не повидать доктора и не попросить у него капли или еще что-нибудь от боли? Ты не можешь продолжать пить, чтобы приглушить ее. Если хочешь знать, я виню Эдвина за то, что он не поехал сам.

Не существовало капель, способных уменьшить эту боль, молча ответил он, а потом произнес вслух:

— Думаю, доктор скажет то же, что всегда. Что я не должен водить машину.

Несколько секунд Сюзанна молча смотрела на него, потом спросила:

— Что не так, Питер? Тебя что-то гложет. Что-то, о чем ты не рассказывал мне?

— Иди в постель, Сюзанна. Я слишком много выпил, чтобы соображать. Мы поговорим об этом завтра.

Сюзанна кивнула и двинулась к двери террасы. Затем она повернулась и четко произнесла:

— Ты убил ее, Питер? Все, что ты рассказал нам, было ложью?

Питер притворился, что не слышал. Снова потянувшись к графину, он налил себе очередную порцию, стараясь не расплескать ее.

Дверь террасы закрылась за его женой, и Питер, охваченный внезапной яростью, швырнул стакан виски в ствол гингко, нависающего над железными перилами ограды. Стакан разбился, но Питер, уже сожалея о содеянном, поднялся на ноги, чтобы пересечь лужайку и подобрать осколки, прежде чем кто-нибудь найдет их утром и прочитает в его действиях нечто большее, чем гнев.

Глава 18

Ратлидж закончил свой рапорт и вручил его констеблю для перепечатки и передачи старшему суперинтенденту Боулсу.

Все еще беспокоясь, он решил поехать в дом Франс и провести остаток дня со своим крестным. Потом он вспомнил, что сегодня была большая экскурсия по воде в Хэмптон-Корт.

Ратлидж задержался, чтобы поговорить со старшим инспектором Камминсом, который только что вернулся из Парижа, где убеждал французов позволить ему привезти свидетеля назад в Англию, чтобы дать показания в связи с убийством в Саррее.

— Уехал на четыре дня, — сказал Камминс, — и обнаружил мой стол заросшим бумагами, как Франция — виноградом. Какого настроение его лордства?

Ратлидж улыбнулся:

— Переменчивое.

— Проклятие! Французы оказались упрямыми. Ему это не понравится.

Поколебавшись, Ратлидж спросил:

— Фронт очень изменился?

Он имел в виду Францию военных лет. Почерневшие руины сельской местности. Камминс не стал притворяться, что не понял его.

— Не очень. Деревьям понадобится время, чтобы снова вырасти, хотя травы стало больше. Но французские фермеры твердый народ. Они не позволят хорошей земле долго пропадать зря.

«Пропитанной кровью земле…»

Ратлидж содрогнулся при этих словах Хэмиша.

Они поговорили несколько минут, потом Ратлидж вернулся в свой кабинет.

Спустя четверть часа вошел констебль Эллис и быстро сказал:

— Вас вызывает старший суперинтендент, сэр.