Красная карма

Если честно, он предпочитал именно это занятие: посиживать в своем углу и мечтать под отдаленный грохот боя. Это ощущение напоминало ему те приятные минуты детства, когда он засыпал в своей комнатке, пока бабушка ужинала в обществе соседок. Сквозь дрему он с удовольствием прислушивался к приглушенным звукам их беседы – они убаюкивали его, погружали в сон. Но сегодня вечером он хотел сосредоточиться на своих нынешних «объектах». Их было три.

Впервые он встретил их в вечерней заварухе 10 мая, а потом мельком увидел во время демонстраций и выступлений забастовщиков. Увидел и – чего уж тут мелочиться?! – влюбился сразу во всех трех. А почему бы и нет?! Первая была пылкой натурой – можно сказать, натурой пассионарной. Ни на миг не покидала баррикады, орала до хрипоты: «CRS[12] равно SS!» и выкрикивала расхожий лозунг: «Красоту – на улицу!» Сюзанна (так ее звали) была беспощадной, пылкой и опасной противницей. Типичная левачка! И полицейским оставалось одно – выстоять против нее.

Вторая – Сесиль – была посерьезнее: фигура квадратная, как клетки на ее шотландском килте, который она скрепляла большой блестящей английской булавкой, вполне соответствующей этому наряду.

Эрве с удовольствием беседовал с ней – она была благотворным оазисом интеллекта в этой пустыне невежества. Ее круглое лицо, увенчанное еще более круглым пучком волос, напоминало ему русскую куклу-матрешку, даром что она могла цитировать наизусть таких философов, как Мишле или Сен-Симон…

Третья из девушек… ах, третья!.. Ее звали Николь, и она была принцессой в этом трио. Рыжеволосая буддистка из богатой семьи, она царила в своем уютном, маленьком, но могущественном королевстве, глава которого – ее отец, блестящий хирург, – работал в больнице Отель-Дьё[13].

И тут перед Эрве возник Демортье, с лицом, измазанным в саже.

– Что случилось? – буркнул Эрве, отбросив сигарету.

– Как это «что случилось»?! Мы идем на приступ Биржи, черт подери!

И снова Эрве заколебался. Он ведь может вернуться домой, пешком… так у него будет время помечтать о трех предметах своей любви. О том, как лучше подобраться к ним, поведать о своих пламенных чувствах, и… Но тут Демортье дружеским пинком поднял его на ноги (Эрве все еще сидел), крикнув:

– Давай шевелись! Пора идти! Спецназовцы отступают. Самое время мотать отсюда!

5

Они прошли в начало улицы Оратуар и свернули налево, к улице Сент-Оноре. И снова их окутали сумерки и безмолвие этого квартала. Проходя мимо садов Пале-Рояля, они повстречали нескольких полицейских, но не спецназовцев или патрульных, а обычных постовых, которые топтались под скудно освещенными арками. Судя по всему, это был квартал министерств и прочих административных зданий. Здесь пахло старинными каменными стенами, лощеными депутатами, обсуждаемыми законами – только этим, а больше ничем…

– Давай сюда!

У Тривара всегда лежал наготове, в кармане, план Парижа. Никто из троицы не знал этого округа – даже Эрве, а ведь ему частенько приходилось бродить по Большим бульварам в поисках фильма ужасов. С улицы Пти-Шан они свернули налево, но скоро пошли назад: Тривар передумал. Да, их революция выглядела по меньшей мере странно… Тут попахивало скорее Граучо Марксом, чем его однофамильцем Карлом[14].

Однако Эрве здесь нравилось: этот квартал с его крытыми галереями и старинными кабачками дышал былыми веками.

Призвав на помощь фантазию, можно было представить себя в эпохе Флобера, Мопассана, милых театров и цилиндров… Сейчас от этого остался только еле уловимый аромат, но даже и в нем было нечто теплое, успокаивающее. Не угодно ли вам сесть в фиакр? Улица Вивьен. Ни одной живой души. Ни одного огонька. А ведь пару недель назад все торчали у окон, выходили из домов, чтобы раздать студентам бутерброды. Теперь с этим покончено. Горожанам уже надоела вся эта сумятица; даже более чем надоела: самая хорошая шутка – короткая шутка.

– Ну вот, пришли!

Над замершими улицами разносился новый гул. И парни опять ускорили шаг, почувствовав в жилах прилив адреналина. Они вышли на улицу Четвертого Сентября и получили убедительное подтверждение своего чутья: этим вечером мощное дыхание толпы студентов грозило смести с лица земли Большой Капитал. Тысячи манифестантов взяли в клещи парижскую Биржу с ее величественной колоннадой, уподоблявшей это здание греческому храму. Эрве вспомнились буйные древние язычники, готовые низвергнуть статуи своих прежних идолов.

Но даже сейчас, вот прямо сейчас, он не верил, что эти способны на такое кощунство. Разумеется, он был молод и на его век выпало еще мало испытаний. Однако он достаточно хорошо изучил историю, чтобы понимать: все это – обман, липа! Человек никогда не борется за других людей и уж тем более за какие-то идеалы: он попросту хочет отщипнуть кусок от общего пирога. И тщетно юноши мечтали о том, чтобы изменить мир, – они не могли изменить даже самих себя; в глубине души они были капиталистами: урвать побольше для себя, оставив другим жалкие крохи.

И все это знали. Но тогда к чему это левацкое лицемерие?!