Красная комната

При слове «бутерброд» Фальк пришел в сознание, он не чувствовал голода, хотя и замечал некоторую слабость в ногах. Но эта тема ему была неприятна, и надо было ее сейчас же переменить.

— Скажи, пожалуйста,— сказал он,— ты к завтрашнему дню окончишь картину?

— К сожалению, нет!

— Что случилось?

— Я никак не могу кончить!

— Ты не можешь? Почему же ты не сидишь дома и не работаешь?

— Ах, это старая, вечная история, дорогой брат. Нет красок, красок!

— Этому можно помочь: может быть, у тебя нет денег?

— Будь у меня деньги, не было бы никакой беды!

— У меня тоже нет. Что тут делать?

Селлен опустил глаза, пока взгляд его не достиг уровня жилетного кармана Фалька, в который уходила весьма толстая золотая цепочка; не потому, что Селлен думал, что это золото, настоящее золото, ибо этого он не мог бы понять; как можно быть таким сумасбродом, чтобы носить столько золота на жилете. Его мысли приняли между тем определенное направление.

— Если бы я по меньшей мере имел бы что заложить; но мы были так неосторожны, что в первый солнечный апрельский день отнесли наши зимние пальто в ломбард.

Фальк покраснел. Он еще не делал таких вещей.

— Вы заложили пальто? — спросил он.— Разве вам дали что-нибудь за них?

— За все можно что-нибудь получить, за все,— подчеркнул Селлен,— если только имеешь что-нибудь.

Перед глазами Фалька все завертелось. Он сел. Потом он вытащил свои золотые часы.

— Что, как ты думаешь, можно получить за это вот с цепочкой?

Селлен взвесил будущие заклады на руке и оглядел их взглядом знатока.

— Это золото? — спросил он слабым голосом.

— Это золото!

— С пробой?

— С пробой!

— И цепочка тоже?

— И цепочка тоже!

— Сто крон! — объявил Селлен и так потряс руку, что цепочка зазвенела.— Но жалко! Тебе не надо закладывать своих вещей из-за меня.

— Тогда для меня,— сказал Фальк, не желавший блистать альтруизмом, которого у него не было.— Мне тоже нужны деньги. Если ты превратишь их в деньги, ты окажешь мне услугу.

— Ну пожалуй,— сказал Селлен, не хотевший слушать своего друга.— Я заложу их! Соберись с духом, брат. Жизнь порой горька, видишь ли, но надо с ней бороться.

Он похлопал Фалька по плечу с сердечностью, редко проникавшей сквозь броню насмешки, которую он носил.

Потом они вышли.

Было семь часов, когда все было сделано. Они купили красок и пошли в «Красную комнату».

«Салон» Бернса ^{52} только начинал играть свою культурно-историческую роль в стокгольмской жизни, положив конец нездоровой кафешантанной атмосфере, процветавшей в шестидесятых годах в столице и оттуда распространившейся по всей стране. Здесь с семи часов собирались толпы молодых людей, находившихся в ненормальном состоянии, которое наступает, когда покидаешь отчий дом, и длится, пока не обзаведешься своим.

Здесь сидели компании холостяков, убежавших из одиноких комнат к свету и теплу, чтобы встретить человеческое существо, с которым можно было бы поболтать. Хозяин делал несколько попыток занимать публику пантомимой, акробатами, балетом и тому подобным; но ему ясно выразили, что сюда приходят не веселиться, а отдыхать; нужна была комната для беседы, для собраний, где можно было бы всегда найти знакомых. Так как музыка не мешала разговаривать, даже скорее способствовала, то ее терпели, и она мало-помалу стала вместе с пуншем и табаком необходимым элементом стокгольмского вечера.

Таким образом, салон Бернса стал клубом молодежи всего Стокгольма. И каждый кружок избрал себе угол: колонисты из Лилль-Янса завладели внутренней шахматной комнатой за южной галереей, которая за свою красную мебель и ради краткости получила прозвище «Красной комнаты». Там непременно встречались, хотя днем все были рассыпаны, как горох; оттуда делались настоящие набеги в зал, когда нужда была велика и надо было достать денег. Тогда устраивали цепь: двое шли с боков по галереям и двое шли вдоль по залу; выходило нечто вроде невода, который редко вытаскивали пустым, так как новые гости все время притекали.

Сегодня в этом не было надобности, и поэтому Селлен так спокойно опустился на красный диван в глубине комнаты. После того как они разыграли друг перед другом маленькую комедию, обсуждая, что бы им выпить, они решили, что надо поесть. Они только начали трапезу и Фальк почувствовал, как росли его силы, когда длинная тень упала на их стол — перед ними стоял Игберг, бледный и изможденный, как всегда. Селлен, находившийся в счастливых обстоятельствах и потому ставший добрым и вежливым, тотчас же спросил, не может ли он составить им компанию, просьбу поддержал и Фальк. Игберг церемонился, оглядывая содержимое блюд и стараясь прикинуть, будет ли он сыт или полусыт.

— У вас острое перо, господин Фальк,— сказал он, чтобы отвлечь внимание от тех походов, которые его вилка совершала по закуске.

— Правда? — ответил Фальк и вспыхнул; он не думал, что кто-нибудь знаком с его пером.

— Статья имела большой успех.

— Какая статья? Не понимаю.

— Корреспонденция в «Народном знамени» о присутствии по чиновничьим окладам.

— Я не писал ее.