Красная комната

— Капитан? Насколько я помню, муж мой говорил, что он сигнальщик; но это, должно быть, одно и то же. И из девочек тоже не было ни одной.

«Это тебе за брюссельский ковер»,— подумала жена ревизора.

— О, они так капризны, что на них никогда нельзя рассчитывать!

Госпожа Фальк перелистала весь свой фотографический альбом, так что переплет затрещал. Она совсем покраснела от злобы.

— Послушай, милая Евгения,— продолжала госпожа Гоман,— как звать этого неприятного господина, который читал стихи на вечере?

— Ты говоришь о Левине, королевском секретаре Левине; это ближайший друг моего мужа.

— Вот как? Гм!.. Странно! Мой муж ревизором в том же самом учреждении, где он секретарем; я не хотела бы огорчать тебя и говорить тебе неприятное; я этого никогда не говорю людям; но муж мой утверждает, что дела этого человека так плохи, что он решительно неподходящее общество для твоего мужа.

— Он говорит это? Я этого не знаю и не мешаюсь в это дело, и скажу тебе, дорогая Эвелина, я никогда не вмешиваюсь в дела моего мужа, хотя и есть люди, которые это делают.

— Прости, дорогая, но я думаю, что оказала тебе услугу, рассказав это.

Это было за люстру и обеденный стол! Оставалось еще бархатное платье!

Жена ревизора опять взялась за прежнюю нить. «Говорят, твой шурин…»

— Пощади мои чувства и не говори о погибшем человеке!

— Ужели он на самом деле погиб? Я слышала, что он вращается в кругу худших людей, каких только можно видеть…

Здесь госпожа Фальк была помилована, так как слуга доложил о госпоже Ренгьельм.

О, как ей были рады! Как любезно с ее стороны, что она оказала честь!

И действительно, она была любезной, эта старая дама с любезным лицом, какое бывает только у тех, кто с истинным мужеством пережил житейские бури.

— Милая госпожа Фальк,— сказала баронесса,— я хочу вам передать поклон от вашего шурина!

Госпожа Фальк спросила себя, что она ей сделала, что и эта хочет ее злить, и ответила обиженно:

— Да?

— Это такой любезный молодой человек; он был сегодня у меня и посетил моего племянника; они хорошие друзья! Это поистине прекрасный молодой человек.

— Разве не так? — вмешалась госпожа Гоман, которая всегда участвовала в переменах фронта.— Мы как раз говорили о нем.

— Так!.. И чему я удивляюсь больше всего, это его смелости пускаться по течениям, где так легко сесть на скалы; но этого нечего бояться для него, потому что он человек с характером и принципами. Не находите ли вы этого тоже, милая госпожа Фальк?

— Я это всегда говорила, но муж мой был всегда другого мнения.

— Ах, у твоего мужа,— вставила госпожа Гоман,— всегда были особенные мнения.

— Значит, он дружит с вашим племянником, ваше сиятельство? — продолжала госпожа Фальк.

— Да, у них маленький кружок, в котором участвуют также несколько художников. Вы ведь читали о молодом Селлене, картина которого приобретена его величеством?

— Да, конечно, мы были на выставке и видели ее. Так он тоже в этом кружке?

— Да, как же. Им порой приходится очень туго, как вообще часто бывает с молодыми людьми, которым приходится пробиваться.

— Говорят, что он поэт, твой шурин,— сказала госпожа Гоман.

— Да, я думаю! Он пишет прекрасно, он получил премию от академии, и со временем из него выйдет что-нибудь большое,— ответила госпожа Фальк убежденно.

— Не говорила ли я это всегда? — подтвердила госпожа Гоман.

Тут пошло на повышение с достоинствами Арвида Фалька, так что он уже был в храме славы, когда слуга доложил о пасторе Скорэ. Тот вошел быстрыми шагами и поспешно поздоровался с дамами.

— Я прошу извинения, что так опаздываю, но у меня немного свободных минут; мне в половине девятого надо быть на заседании у графини Фабелькранц, и я прямо со службы.

— О, вы так спешите, господин пастор?

— Да, моя широкая деятельность не дает мне отдыха. Быть может, мы тотчас приступим к заседанию?

Слуга принес напитки.

— Не хотите ли чашку чая, господин пастор, раньше чем начать? — спросила хозяйка, которая опять пережила неприятность небольшого разочарования.

Пастор кинул взгляд на поднос.

— Нет, благодарю вас; так как есть пунш, то я его возьму… Я поставил себе за правило, милостивые государыни, ни в чем не отличаться в моей внешней жизни от окружающих. Все люди пьют пунш, я не люблю этого напитка, но я не хочу, чтобы люди говорили, что я лучше их; хвастовство — порок, который я ненавижу! Можно теперь читать отчет?

Он сел за письменный стол, обмакнул перо и начал:

— О подарках, сделанных в мае яслям «Вифлеем», отчет правления. Подписано: Евгения Фальк.

— Урожденная, позвольте узнать?

— Ах, это не важно,— уверяла госпожа Фальк.

— Эвелина Гоман. Урожденная, позвольте узнать?

— Фон Бэр, милейший господин пастор!

— Антуанетта Ренгьельм. Урожденная, ваше сиятельство?

— Ренгьельм, господин пастор.

— Ах, да. Ведь вы замужем за кузеном, муж умер, бездетны! Продолжаем! «Подарки…»

Общее (почти общее) удивление.

— Разве вы не хотите подписать свое имя, господин пастор? — спросила госпожа Гоман.

— Я боюсь хвастовства, сударыня, но если вы желаете! Извольте! Натанаэль Скорэ.