Красная комната

— Так, теперь поболтаем,— сказал Борг.— У вас такой печальный вид, господин Фальк; идите сюда, выпьем.

Фальк, испытывавший в присутствии Борга некоторую неловкость, принял предложение очень сдержанно. Но разговора не завязалось, опасались чего-то вроде столкновения.

Струве бродил кругом, ища развлечения, не находя его, он постоянно возвращался к столу с пуншем; он иногда делал несколько танцевальных па, воображая, что весело и празднично; но этого не было на самом деле.

Леви ходил взад и вперед между роялем и пуншем; он сделал попытку спеть веселую песню, но она была так стара, что никто не хотел ее слушать.

Борг орал, чтобы прийти в «настроение», как он говорил, но становился все тише и почти оробел.

Фальк ходил взад и вперед, молчаливо и зловеще, как грозовая туча.

По приказу Борга внесли обильный ужин. В угрожающем молчании уселись за стол. Струве и Борг чрезмерно прикладывались к водке. Лицо Борга походило на оплеванную печную заслонку; красные пятна выступали на нем, и глаза стали желтыми. Струве же походил на покрытый лаком эдамский сыр, равномерно красный и жирный. Фальк и Леви выглядели в их обществе, как дети, в последний раз ужинающие у людоедов.

— Передай пасквилянту лососину,— скомандовал Борг Леви, чтобы прервать монотонное молчание.

Леви подал блюдо Струве. Тот поднял очки и забрызгал ядом.

— Стыдись, жид! — завопил он и бросил салфетку в лицо Леви.

Борг положил свою тяжелую руку на голый череп Струве и сказал:

— Молчи, сволочь!

— В какое общество я попал! Я должен сказать вам, милостивые государи, что я слишком стар, чтобы позволить обращаться с собой, как с глупым мальчишкой,— сказал Струве дрожащим голосом, забывая свое обычное добродушие.

Борг, который теперь весь посинел, встал из-за стола и сказал:

— Тьфу, черт! Вот так общество! Заплати, Исаак, я тебе после отдам! Я ухожу!

Он надел пальто, шляпу, наполнил большой стакан пуншем, долил коньяку до краев, осушил его залпом, затушил мимоходом несколько свечей, разбил несколько стаканов, засунул горсть сигар и коробку спичек в карман и вышел, качаясь.

— Жаль, что такой гений так пьет! — сказал Леви благоговейно.

Через минуту Борг опять был в комнате, подошел к столу, взял канделябр, закурил сигару, пустил Струве дым в лицо, высунул язык и показал коренные зубы, потом потушил свечи и опять вышел.

— Что это за отброс, с которым ты меня свел? — спросил Фальк строго.

— О, дорогой мой, он сейчас пьян, но он сын штабного врача, профессора…

— Я не спрашивал, кто его отец, а кто он сам, и ты отвечай мне, почему ты позволяешь такой собаке издеваться над собой? Можешь ты теперь ответить на вопрос, почему он знаком с тобой?

— Прошу оставить глупости,— сказал Струве важно.

— Изволь, оставляю тебе все глупости мира, держи их при себе.

— Что с тобой, брат Леви? — сказал Струве участливо.— У тебя такой мрачный вид.

— Жаль, что такой гений, как Борг, так страшно пьет,— сказал Леви.

— Как и в чем проявляется его гений? — спросил Фальк.

— Можно быть гением и не писать стихи,— сказал Струве ядовито.

— Я думаю, писание стихов не предполагает гениальности, но еще меньше — скотского поведения! — сказал Фальк.

— Не заплатить ли нам теперь? — сказал Струве и устремился к выходу.

Фальк и Леви заплатили. Когда они вышли, шел дождь, и небо было черно; только газовое зарево города стояло, как красное облако над югом. Наемный экипаж уехал; им оставалось только поднять воротники и идти.

Они дошли только до кегельбана, когда услышали страшный крик.

— Проклятье! — прозвучало над их головами; и теперь они увидели Борга, раскачивающегося на одной из верхних веток липы. Ветвь согнулась почти до земли, затем поднялась и описала огромную дугу.

— О, это поразительно! — воскликнул Леви.— Это немыслимо!

— Какой безумец,— улыбнулся Струве, гордясь своим протеже.

— Сюда, Исаак,— ревел Борг наверху, в воздухе,— сюда, жиденок, я хочу занять у тебя немного денег!

— Сколько ты хочешь? — спросил Леви и замахал бумажником.

— Я никогда не занимаю меньше пятидесяти.

В следующее мгновение Борг соскочил с дерева и засунул бумажку в карман. Потом он снял пальто.

— Надень его опять! — сказал Струве повелительно.

— Что ты говоришь? Мне надеть его опять? Как? Ты приказываешь? Может быть, ты хочешь драться со мной?

При этом он хлопнул шляпой о ствол дерева так, что она разорвалась, снял фрак и жилет и предоставил дождю лить на рубашку.

— Подходи, сволочь, будем драться!

Он обхватил Струве и отступил с ним так, что оба полетели в ров.

Фальк поспешил отправиться в город. Долго еще слышал он позади себя взрывы смеха и крики Леви: «Это божественно, это поразительно!» И крики Борга: «Предатель! Предатель!»

XX

Часы в ресторане при ратуше в X-кепинге прогремели семь раз в один октябрьский вечер, когда в дверь вошел директор городского театра. Он выглядел сияющим, как может сиять жаба, плотно поевшая; он был рад, но мускулы его лица не привыкли к таким движениям, они стягивали кожу в беспокойные складки и еще более уродовали его ужасную внешность. Он милостиво поздоровался с маленьким иссохшим хозяином, стоявшим за стойкой и считавшим посетителей.