– Для земледельцев да, но не для страховых обществ. Всего доброго!
Супруга удалилась, и в контору осторожно, словно боялся попасть в засаду, вошел Фриц Левин.
– Что надо? – приветствовал его Фальк.
– Просто хотел заглянуть мимоходом.
– Очень разумно с твоей стороны; мне как раз нужно поговорить с тобой.
– Правда?
– Ты знаешь молодого Леви?
– Конечно!
– Прочти эту заметку, вслух!
Левин прочел:
–
– Годится? – спросил Фальк.
– Превосходно! К Новому году получишь орден Васы!
– А теперь ты пойдешь в правление яслей, то есть к моей жене, с дарственной записью и деньгами, а потом разыщешь молодого Леви. Понял?
– Вполне!
Фальк передал Левину дарственную запись, сделанную на пергаменте, и пачку денег.
– Пересчитай, чтобы не ошибиться, – сказал он.
Распечатав пачку, Левин вытаращил глаза. В ней было пятьдесят литографированных листов всех цветов и оттенков на большую сумму.
– Это деньги? – спросил он.
– Это ценные бумаги, – ответил Фальк, – пятьдесят акций «Тритона» по двести крон, которые я дарю детским яслям «Вифлеем».
– Они, надо думать, обесценятся, когда крысы побегут с корабля?
– Этого никто не знает, – ответил Фальк, злобно ухмыляясь.
– Но тогда ясли обанкротятся!
– Меня это мало касается, а тебя и того меньше. Теперь слушай! Ты должен… ты ведь знаешь, что я имею в виду, когда говорю должен…
– Знаю, знаю… взыскать судебным порядком, запутать какое-нибудь дело, проверить платежные обязательства… продолжай, продолжай!
– На третий день Рождества доставишь мне к обеду Арвида!
– Это все равно что вырвать три волоска из бороды великана. Хорошо еще, что я весной не передал ему всего, что ты мне наговорил. Разве я не предупреждал тебя, что так оно и будет?
– Предупреждал! Черт бы побрал твои предупреждения! А теперь помолчи и делай, что тебе сказано! Итак, с этим покончено. Теперь осталось еще одно дело. Я заметил у своей жены некоторые симптомы, свидетельствующие о том, что она испытывает угрызения совести. Очевидно, она встречалась с матерью или с кем-нибудь из сестер. Рождество располагает к сентиментальности. Сходи к ним на Хольмен и разнюхай, что там и как!
– Да, поручение не из приятных…
– Следующий!
Левин вышел из конторы, и его сменил магистр Нистрём, которого впустили через потайную дверь в задней стене комнаты, после чего дверь тут же заперли. Между тем утренняя газета исчезла, и на столе снова появилась маленькая узкая книжка.
У Нистрёма был какой-то поникший и обветшалый вид. Его тело уменьшилось на добрую треть своего первоначального объема, да и одежда его была в крайне жалком состоянии. Он смиренно остановился в дверях, достал старый потрепанный бумажник и стал ждать дальнейших распоряжений.
– Ясно? – спросил Фальк, ткнув указательным пальцем в свою книжку.
– Ясно! – ответил Нистрём, раскрывая бумажник.
– Номер двадцать шесть. Лейтенант Клинг: тысяча пятьсот риксдалеров. Уплачено?
– Не уплачено!
– Дать отсрочку с выплатой штрафных процентов и комиссионных. Разыскать по месту жительства!
– Дома его никогда не бывает.
– Пригрозить письмом, что его разыщут в казарме! Номер двадцать семь. Асессор Дальберг: восемьсот риксдалеров. Покажи-ка! Сын оптового торговца, которого оценивают в тридцать пять тысяч риксдалеров; дать отсрочку, пусть только заплатит проценты. Проследи!
– Он никогда не платит процентов.
– Пошли открытку… ну, знаешь, без конверта… Номер двадцать восемь. Капитан Гилленборст: четыре тысячи. Попался мальчик! Не уплачено?
– Не уплачено.
– Прекрасно! Установка такая: являешься к нему в казарму около двенадцати. Одежда – обычная, а именно – компрометирующая. Рыжее пальто, которое летом кажется желтым… ну, сам знаешь!
– Не помогает; я уже приходил к нему в караульное помещение в одном сюртуке в разгар зимы.
– Тогда сходи к поручителям!
– Ходил, и оба послали меня к черту! Это было чисто формальное поручительство, сказали они.
– В таком случае ты явишься к нему самому в среду в час дня, когда он заседает в правлении «Тритона»; и захвати с собой Андерссона, чтобы вас было двое!
– И это мы уже проделывали!
– И какой же вид был при этом у членов правления? – спросил Фальк, моргая глазами.
– Они были смущены.
– Ах, они были смущены! Очень смущены?
– Да, по-моему, очень.
– А он сам?
– Он выпроводил нас в вестибюль и обещал заплатить, если только мы дадим слово никогда больше не являться к нему.