Красная комната

– Я никак не пишусь, господа, я доказываю и спорю! Если бы у меня была возможность говорить, я сказал бы, что забастовщики правы: помещики и фабриканты, которые ничего больше не делают, как бегают друг к другу с визитами и занимаются тому подобной ерундой, богатеют и жиреют, потому что живут потом своих рабочих! Но мы знаем, почему вы не хотите оплачивать наш труд: потому что мы можем получить право голоса на выборах в риксдаг, а этого вы боитесь…

– Господин председатель!

– Ротмистр фон Спорн!

– И мы знаем, что налоговый комитет снижает налог на богатых всякий раз, когда он достигает определенного уровня. Если бы у меня была возможность говорить, я сказал бы еще много чего другого, но от этого все равно толку мало…

– Ротмистр фон Спорн!

– Господин председатель, господа! Для меня явилось полнейшей неожиданностью, что в столь почтенном собрании, завоевавшем с высочайшего соизволения своим достойным поведением столь высокую репутацию, разрешают людям без всякого парламентского такта компрометировать наш уважаемый союз своим наглым пренебрежением всеми правилами приличия. Поверьте мне, господа, ничего подобного не могло бы случиться в стране, где люди с юности знают, что такое военная дисциплина…

– Всеобщая воинская повинность! – сказал Эрикссон Олле.

– …которая приучает человека управлять самим собой и другими! Я выражаю нашу общую надежду, что подобные выходки никогда больше не будут иметь места среди нас… я говорю «нас», ибо я тоже рабочий… перед лицом всевышнего мы все рабочие… и я это говорю как член нашего союза, и для меня стал бы траурным тот день, когда мне пришлось бы взять обратно свои слова, сказанные недавно на другом собрании, да, на собрании Национального союза друзей воинской повинности: «Я высоко ценю шведского рабочего!»

– Браво! Браво! Браво!

– Союз принимает предложение подготовительного комитета?

– Да! Да!

Следующий пункт повестки дня:

– «По предложению некоторых членов союза подготовительный комитет ставит вопрос о том, чтобы в связи с конфирмацией его высочества герцога Дальсландского и в знак признательности шведских рабочих королевскому двору, а в настоящее время и как выражение их негодования по поводу рабочих беспорядков, которые под именем Парижской коммуны несут неисчислимые бедствия столице Франции, собрать средства на приобретение с последующим подношением почетного дара, стоимость которого, однако, не должна превышать трех тысяч риксдалеров».

– Господин председатель!

– Доктор Хаберфельд!

– Нет, это я, Эрикссон, я прошу слова!

– Ну что ж! Слово предоставляется Эрикссону!

– Я хочу сообщить, что Парижская коммуна – дело рук не рабочих, а чиновников, адвокатов, офицеров – таких же вот друзей воинской повинности – и журналистов! И если уж на то пошло, я предложил бы всем этим господам выразить свои чувства в поздравлении по случаю конфирмации его высочества!

– Принимает ли союз предложение, внесенное подготовительным комитетом?

– Да! Да!

Писари тут же начали что-то писать и что-то сверять, и все разом заговорили, как в самум риксдаге.

– Здесь всегда так? – спросил Фальк.

– Что, весело? – усмехнулся Эрикссон. – Так весело, что с досады хочется рвать на себе волосы! Одно слово – коррупция, коррупция и еще предательство. Всеми ими движет только корыстолюбие и подлость; ни одного человека с сердцем, который бы честно делал свое дело! Вот почему все произойдет именно так, как должно произойти.

– А что произойдет?

– Еще увидим! – ответил столяр, хватая Олле за руку. – Ты готов? – продолжал он. – Они, конечно, набросятся на тебя, но ты не робей!

Олле лукаво подмигнул.

– Доклад о Швеции сделает Улоф Монтанус, подмастерье скульптора, – начал председатель. – Как мне представляется, тема эта очень большая и сформулирована несколько расплывчато, но если докладчик обещает уложиться в полчаса, то мы с удовольствием послушаем его. Что скажете, господа?

– Да!

– Господин Монтанус, пожалуйста, вам слово!

Олле встряхнулся, как собака, приготовившаяся к прыжку, и пошел к трибуне под пристальными взглядами всего зала.

Между тем председатель затеял небольшую беседу с передней скамьей, а секретарь, сладко зевнув, взял газету, чтобы показать, что отнюдь не намерен слушать доклад.

Олле невозмутимо поднялся на трибуну, опустил свои тяжелые веки, пожевал несколько раз губами, давая слушателям понять, что собирается начать, и, когда стало совсем тихо, так тихо, что было слышно, о чем говорит ротмистру председатель, сказал:

– О Швеции. Кое-какие соображения. – Немного помолчав, он продолжал: – Господа! Мне представляется, что отнюдь нельзя назвать бездоказательным утверждение, будто самая плодотворная идея нашей эпохи, ее главная движущая сила – это преодоление узколобого национального самосознания, которое разделяет народы и превращает их во врагов; мы знаем средства, служащие достижению этой цели: международные выставки с присуждением почетных дипломов!

Слушатели недоуменно переглядываются.

– Куда он гнет? – спрашивает Эрикссон. – Немного резковато, а в общем пока все хорошо!