Красная комната. Пьесы. Новеллы

Фальк, который чувствовал себя в присутствии Борга немного подавленным, принял это предложение довольно сдержанно. Но беседы все равно не получилось – все боялись ссоры. В поисках развлечений и удовольствий Струве как моль метался по залу, но, ничего не найдя, снова возвращался к столу с пуншем; время от времени он делал несколько па, будто от души веселился, однако смотреть на его ужимки было крайне неприятно. Леви курсировал между роялем и пуншем и даже пытался спеть какие-то развеселые куплеты, но они были такие старые-престарые, что их никто не захотел слушать. Борг громко кричал, чтобы «настроиться», как он это называл, но атмосфера становилась все более натянутой, почти тревожной. Фальк ходил взад и вперед, молчаливый и зловещий, как заряженная молниями грозовая туча.

По требованию Борга принесли обильный ужин. В грозном молчании все уселись за стол. Струве и Борг неумеренно пили водку. Лицо Борга напоминало заплеванную печную дверцу с двумя отверстиями; там и сям на нем выступили красные пятна, а глаза пожелтели; Струве, напротив, стал похож на глазированный эдамский сыр, красный и жирный. В этой компании Фальк и Леви походили на двух детей, доедающих свой последний ужин в гостях у великанов.

– Дай-ка нашему скандальному писаке лососины! – скомандовал Борг, глядя на Леви, чтобы прервать затянувшееся молчание.

Леви подал Струве блюдо с лососиной. Резким движением Струве поднял очки на лоб.

– Ни стыда у тебя, ни совести, еврей, – прошипел он, бросая в лицо Леви салфетку.

Борг положил свою тяжелую руку на лысую макушку Струве и приказал:

– Молчать, газетная крыса!

– В какое общество я попал! Должен заметить вам, господа, что я не привык к подобным выходкам и слишком стар, чтобы со мной обращались как с мальчишкой, – сказал Струве дрожащим голосом, забыв о своем напускном добродушии.

Борг, который наконец насытился, встал из-за стола и заявил:

– Ну и компания, черт побери! Исаак, расплатись, а я потом тебе отдам; я ухожу!

Он надел пальто и шляпу, наполнил бокал пуншем, долил в него коньяк, залпом осушил бокал, мимоходом потушил пару свечей, разбил несколько бокалов, сунул в карман несколько сигар и коробку спичек и, пошатываясь, вышел на улицу.

– Какая жалость, что такой гениальный человек так ужасно пьет, – благоговейно промолвил Леви.

Через минуту в дверях снова появился Борг; подошел к столу, взял канделябр и зажег сигару, выпустил дым прямо в лицо Струве, потом высунул язык, показав коренные зубы, погасил свечи и опять вышел из зала. Склонившись над столом, Леви вопил от восторга.

– Что это за выродок, с которым тебе было угодно меня свести? – мрачно спросил Фальк.

– О, мой дорогой, конечно, он сейчас пьян, но, понимаешь, он сын военного врача, профессора…

– Я спрашиваю не чей он сын, а что он собой представляет, ты же мне лишь объяснил, почему позволяешь этой собаке так унижать себя! А теперь объясни, пожалуйста, что тебя связывает с ним?

– Я оставляю за собой право делать любые глупости, – гордо сказал Струве.

– Вот и делай любые глупости, только оставь их при себе!

– Что с тобой, брат Леви? – вкрадчиво спросил Струве. – У тебя такой мрачный вид!

– Какая жалость, что такой гениальный человек так ужасно пьет! – повторил Леви.

– В чем же и когда проявляется его гениальность? – поинтересовался Фальк.

– Можно быть гением и не сочиняя стихов, – ядовито заметил Струве.

– Разумеется, ибо, чтобы писать стихи, вовсе не обязательно быть гением, так же как и не обязательно превращаться в скота, – ответил Фальк.

– Не пора ли нам расплатиться? – спросил Струве, давая понять, что нужно уходить.

Фальк и Леви расплатились. Когда они вышли на улицу, накрапывал дождь, небо было черное и лишь на юге над городом красным облаком полыхал газовый свет. Наемная карета уже уехала, и им не оставалось ничего другого, как поднять воротники пальто и добираться домой пешком. Однако они дошли лишь до кегельбана, когда услышали откуда-то сверху отчаянный крик.

– Проклятье! – вопил кто-то у них над головой, и тут они увидели Борга, который раскачивался, уцепившись за одну из самых верхних веток высокой липы. Ветка то опускалась к земле, то снова взлетала вверх, описывая при этом какую-то немыслимую кривую.

– О, это колоссально! – воскликнул Леви. – Это колоссально!

– Вот сумасшедший, – улыбнулся Струве, гордясь своим протеже.

– Иди сюда, Исаак! – прорычал Борг сверху. – Иди сюда, паршивец, и мы возьмем друг у друга взаймы!

– Сколько тебе нужно? – осведомился Леви, помахивая бумажником.

– Я никогда не занимаю меньше пятидесяти!

Уже в следующее мгновение Борг соскочил с дерева и засунул деньги себе в карман. Потом снял пальто.

– Надень пальто! – сказал Струве повелительно.

– Надень? Ты что такое говоришь? Ты мне приказываешь? Да? Может быть, хочешь подраться?

Борг с такой силой запустил своей шляпой в дерево, что продавил ее, после чего снял фрак и жилет, оставшись под дождем в одной рубашке.

– Теперь иди сюда, газетный писака, сейчас я тебе задам!

Он бросился на Струве, крепко обхватил его, отступил немного назад, не выпуская его из рук, и оба свалились в канаву.