Красная королева

Прежде всего, раньше он думал, что знает – хоть и опосредованно, – что такое роскошь. Его мать, учительница младших классов, всегда работала по призванию, и денег едва хватало, чтобы сводить концы с концами, с учетом тех грошей, что посылал им отец, после того как ушел к другой. Но у маменьки были состоятельные друзья, которые время от времени звали их в гости: несколько человек из Бильбао и еще парочка из Алавы. Двойные фамилии, земельные участки, машины. Тонко нарезанный хамон «Хоселито» на закуску, вино «Вега Сицилия» почти каждый вечер, охота по воскресеньям – вот три составляющие их богатства. И ты потом возвращаешься к себе домой, на другой берег Нервьона[7], и засыпаешь, думая, что прикоснулся к небесам.

А много лет спустя ты заходишь в эту гостиную и понимаешь, что даже приблизительного понятия не имел, как выглядят небеса.

Пространство кажется необъятным, хотя архитектор явно старался обустроить его по человеческим меркам. Открытый взгляду второй этаж, световой купол на потолке, окно в четыре метра высотой. В стороне расположена столовая с камином, отделенная стеной от холла, декоративного фонтанчика и всего прочего. Картины развешаны со вкусом. Джон узнает одну работу Ротко и две Миро. Пытается вспомнить автора еще одной, его имя так и вертится на языке, это точно какой-то голландец. В конце концов Джон сдается и просто тихонько подсчитывает, что картины в этой гостиной стоят раз в десять больше, чем весь дом.

Тот, кто здесь живет, однозначно не имеет ни малейшей связи с реальностью, ни даже самого смутного представления об обычной человеческой жизни. Эта мысль приходит ему в голову и тут же улетучивается, оставляя после себя лишь легкое недоумение.

В другом конце зала находится непосредственно гостиная. Восьмидесятидюймовый телевизор настолько тонкий, что кажется, будто его нарисовали на стене. Диваны, обитые прочной гладкой кожей. А в углу – то, что во второй раз колеблет мировоззрение Джона.

Полицейские в чем-то похожи на собак: один год у них идет за семь.

За двадцать с лишним лет Джон вдоволь насмотрелся на смерть. Героинщик, зарезанный в переулке; паренек, спрыгнувший с моста Мирафлорес; две старушки, изрешечённые своими соседями-подростками. Когда ты уже столько всего повидал, начинает казаться, что все эти смерти ничем друг от друга не отличаются. Угасание пульса, звон стекла и наконец одиночество[8]. Ты постепенно черствеешь и начинаешь думать, что ничто уже не способно удивить тебя или задеть за живое.

И вдруг ты видишь на диване мертвого подростка и понимаешь, насколько же ты ошибался.

– Черт возьми! – вскрикивает Джон.

Парню было лет шестнадцать-семнадцать, не больше. На нем белые брюки и рубашка, которые практически сливаются по цвету с кожей дивана и его собственной кожей – когда-то смуглой, а теперь мертвенно бледной, почти прозрачной. Жизнь полностью покинула его невероятно худое тело, и тем не менее он все еще сидит – с прямой спиной, нога на ногу, правая рука на колене, а в левой бокал, наполненный до краев чем-то густым и очень темным. На нем нет ни обуви, ни носков; босые ступни приобрели небесно-голубой оттенок – равно как и губы. Глаза открыты, белки отдают желтизной.

Самое ужасное – его открытый рот, искривленный в подобии улыбки. От нижней губы к ямочке на подбородке тянется сгусток крови.

Джон сдерживает мгновенную безжалостную тошноту: к горлу подступает призрак несъеденного ужина. Он сжимает кулаки, разрываясь между яростью и состраданием, и изо всех сил пытается сохранить содержимое желудка внутри, а профессионализм снаружи.

Когда ему удается успокоиться, он обращает взгляд на Антонию: та сидит на корточках возле трупа и внимательно разглядывает его лицо. При этом она приблизилась к нему настолько, что кажется, будто они вот-вот поцелуются.

– Скотт, – ласковым голосом зовет ее Ментор, – расскажи нам, что ты видишь.

Джон даже не заметил, как он вошел, а сейчас этот загадочный персонаж уже стоит позади, всего лишь в паре шагов. Его голос производит двойной эффект: успокаивает Джона и возвращает Антонию из ее мира в реальность. Или, по крайней мере, находит с ней связь в ее мире.

– Признаков насилия нет, – говорит она настолько тихо, что Джону приходится подойти к ней ближе, чтобы что-то услышать. – Без поверхностных ран и следов борьбы, как на руках, так и на ногах.

Она снова замолкает, как будто слова стоят ей неимоверных усилий.

– Причина смерти, – подсказывает Ментор.

Антония достает из сумки нитриловые перчатки, надевает их и сжимает большой палец трупа.