От двери, ведущей в соседнее помещение. Дверь деревянная, со стеклом. И сквозь нее вновь слышится плач ребенка, зовущего маму.
Но она не может так просто уйти. Она должна выяснить.
Ее тело умоляет ничего не выяснять, но Карла и так слишком долго – целую жизнь – отворачивалась от правды.
За дверью крошечное помещение, освещенное газовой лампой. Мебель составлена к стенкам, бóльшую часть комнаты занимает лежащий на полу матрас. А у противоположной стены сидит маленький ребенок, примотанный за запястье клейкой лентой к трубе. На нем серые брюки и зеленый свитер. Глаза у него красные и заплаканные, а сквозь плач прорываются хрипы. Когда Карла заходит в комнату, мальчик смотрит на нее с ужасом. И на секунду взглянув на себя глазами этого малыша, она понимает почему. Забрызганная кровью незнакомая женщина, в одном нижнем белье, вся в грязи и поту.
Карла встает на колени рядом с мальчиком.
– Как тебя зовут?
Малыш отводит взгляд от этого жуткого чудовища, возникшего из ниоткуда. Он открывает рот и набирает воздуха в легкие, чтобы снова заплакать.
– Нет-нет. Успокойся. Меня зовут Карла. Я помогу тебе.
Не дожидаясь ответа, она принимается разрезать обломком плитки клейкую ленту, которой мальчик примотан к трубе. Нельзя терять ни секунды. Теперь, когда Карла впервые видит свой самодельный инструмент, она осознает, насколько же он крошечный и жалкий. И тем не менее именно благодаря ему она сейчас здесь.
Мальчик смотрит на нее широко открытыми глазами, громко хлюпая носом. Он не может понять, почему грязное окровавленное чудовище пытается ему помочь.
И вдруг он переводит взгляд с Карлы на дверь, и его глаза вновь наполняются ужасом.
– Ты не можешь этого делать! Ты не должна этого делать!
Карла стукается затылком о цементный пол и остается неподвижно лежать, ошеломленная ударом.
Пока он сдавливает ей горло, она думает лишь о глубокой несправедливости жизни. Во время своего пребывания в темноте она уже поняла, что Бог, Добро и Зло – это не более чем слова, которые пишутся с заглавной буквы. Но все-таки в ее душе оставалась толика надежды на правосудие вселенной. И именно эта надежда заставила ее войти в эту комнату, где плакал ребенок, чья нога теперь дергается в нескольких сантиметрах от ее лица. На ботиночках напечатано изображение Губки Боба со стертым – видимо, от частых ударов по мячу – глазом и частью руки. В последние секунды ясности, пока ее мозг еще работает, поглощая жалкие остатки кислорода, Карла вспоминает, что у ее сына Марио есть точно такие же ботиночки. И что изображение на них стерто в тех же самых местах. Это их продукция. Карле следовало бы написать об этом дефекте в соответствующий отдел. Отправить им по электронной почте письмо, написанное в твердой, но доброжелательной манере.
Перед ее глазами все утопает в ослепительно-белом свете.
И вдруг она что-то слышит (слух всегда включается в работу первым, когда мы просыпаемся, и выключается последним). Звучит твердый мужской голос. Она не понимает смысла слов. Но как бы то ни было, пальцы перестают сжимать ее горло и Карла тут же принимается жадно глотать воздух, чувствуя, как жизнь возвращается в ее тело…
И в этот момент раздаются выстрелы.
16
Приманка
Антония продвигается едва-едва.
Она знает, что все зависит от Джона. Что она всего лишь приманка, которая должна отвлечь одного из похитителей и дать инспектору Гутьерресу шанс.
Ее голос гулким эхом отражается от кафельных стен. Она идет как можно медленнее, надеясь на то, что это эхо собьет с толку Фахардо и его дочь.
Она уверена, что за ней отправится Сандра. Потому что Сандра, без сомнения, захочет расправиться с ней лично.
Антония движется медленно. Насколько это возможно. Ее местоположение может раскрыться в любой момент. Под ногами у нее поскрипывает цементный пол; чуть слышно шуршит одежда, соприкасаясь со стеной. Каждый шаг – это возможное разоблачение.
Ее мозг вновь начинает переполняться внешними стимулами. Эффект от капсулы полностью прошел, и теперь, в состоянии сильнейшего напряжения, ей приходится стараться изо всех сил, чтобы сохранять ясность рассудка.
– Чудесная все-таки штука – звук, не правда ли? – звучит из прохода голос Антонии. – Никогда не знаешь точно, откуда он идет.