Красная лилия

Я тебя восхвалю, о господь, за то, что ты властной рукой
Назначенный людям мир изукрасил дивной работой.
Как опытный книжник, ты покрыл строку за строкой
Ультрамарином здесь, там — зеленью и позолотой.
Я тебя восхвалю за то, что великому Солнцу-царю
Ты дал в удел красоту и блеск чудотворного жара,
Что ты облачил его в достойную бога зарю
И что ты придал ему совершенную форму шара.
Я тебя восхвалю, о господь, и за нашу сестрицу Луну,
И за то, что наш братец Вихрь поднимается к Звездам-сестрам,
И за то, что на синий свод ты набрасываешь пелену,
И за то, что рассветный туман влачишь ты по травам пестрым.
О владыко, тебя восхвалю и стократно восславлю, господь,
За могучий дубовый ствол над цветочной крошечной чашей,
И за буйного брата Огня, согревающего нашу плоть,
И за скромный лепет Воды, самой чистой сестрицы нашей,
И за Землю, за то, что она, разукрасив цветами луга,
Кормит грудью и всех матерей, над детьми поникающих с дрожью,
И того, кто молится днесь, и того, чьих слез жемчуга
Носят ангелы в пригоршнях ввысь, к золотому престолу божью.
И еще за сестру мою, Жизнь, и за Смерть, вторую сестру,
Буду славить тебя в светлый миг и склоняясь под смертною сенью,
Потому что, смежая глаза, в этот час я усну, не умру,
Чтоб, проснувшись, воздать хвалу лучезарной заре Воскресенью.[117]

— О господин Шулетт, — сказала мисс Белл, — эта песнь поднимается к небу, как тот отшельник на фреске Кампо Санто в Пизе[118], что восходит на гору, любезную козам. Вот что: старец отшельник идет ввысь, опираясь на посох веры, и шаг его неровен, потому что он опирается лишь на один костыль, и одна нога его двигается быстрее, чем другая. Поэтому-то ваши стихи и неровны. О! я это поняла.

Поэт принял похвалу, убежденный, что он заслужил ее, хоть и невольно.

— Вот вы верите, господин Шулетт, — заметила Тереза. — А для чего же вам вера, если не для того, чтобы слагать прекрасные стихи?

— Чтобы грешить, сударыня.

— О! мы и без того грешим.

Появилась г-жа Марме, уже совсем готовая в путь, преисполненная тихой радости при мысли, что, наконец, она вернется в свою квартирку на улице Ла-Шез, увидит свою собачку Тоби, старого своего друга г-на Лагранжа и после этрусков музея Фьезоле — своего домашнего воина, окруженного коробками конфет и глядящего в окно на сквер Бон-Марше.

Мисс Белл отвезла приятельниц на вокзал в своей коляске.

XXV

Дешартр зашел в вагон проститься с путешественницами. Расставшись с ним, Тереза почувствовала, чем он для нее стал: благодаря ему жизнь приобрела новый вкус, такой чудесный и такой живительный, такой сильный, что она ощущала его на губах. Она жила во власти какого-то очарования, мечтая вновь увидеть его; она кротко удивлялась, когда во время путешествия г-жа Марме говорила: «Мы, кажется, переезжаем границу», или: «На берегу моря цветут розы». Эту внутреннюю радость она хранила еще и тогда, когда после ночи, проведенной в Марселе в гостинице, она увидела серые оливковые деревья среди каменистых полей, потом шелковицы и далекие очертания горы Пилата, и Рону, и Лион, а потом — привычные пейзажи, деревья, подымающие к небу свои пышные верхушки, еще недавно темно-лиловые, теперь же одетые нежной зеленью, полосатые коврики посевов на склонах холмов и ряды тополей у берегов рек. Путешествие текло для нее ровно; она наслаждалась всей полнотой прожитых часов и удивлялась глубине своих радостей. А когда поезд остановился у платформы, она словно очнулась от сна и улыбнулась, увидев в белесом вокзальном свете мужа, очень довольного ее возвращением. Обняв на прощание добрейшую г-жу Марме, она сказала, что от всего сердца благодарит ее. И в самом деле, она всех и за все готова была благодарить — совсем как св. Франциск, столь милый Шулетту.