Красная лисица

Он подумал о Виолетте, бедной старушке Виолетте. Она уже все знает, ей все рассказали, должно быть, в квартире полно полиции, а она кричит на них и плачет, и пока не придет кто–нибудь, кто говорит по-английски, она не поймет чего, от нее хотят. Бедная старушка Виолетта, она умоляла его не оставаться здесь до следующего лета — они провели здесь уже полтора года, она говорила, что это предел, хватит. Хотя она должна бы уже приспособиться к этой жизни, пойти на какой–то компромисс, сделать что–то для этого.

Конечно, жизнь здесь совсем не похожа на жизнь в Англии, но многие ездят за границу и как–то держатся. Ей надо было найти себе подруг для утреннего кофе, для прогулок по всем этим древним руинам. Неужели она не могла заставить себя сделать это?.. Хотя, впрочем, может, и не могла. Казалось, ничто ее не интересует — ни его работа, ни коллеги-сослуживцы, ни те несколько иностранцев, что жили по соседству. Она никогда никого не принимала, не сплетничала ни с кем из соседей, не могла признать того, что люди, говорящие на другом языке, тоже могли обладать достоинствами, быть умными, добрыми или забавными. Она считала, что если они не британцы, то вполне могут вытереть руки об задницу.

Это было просто смехотворно, старушка Виолетта заперлась в своем замке на холме и не позволяла перебросить вниз мостик. Он пытался ее перевоспитать, ведь так? Да, Джеффри. А что, черт возьми, он мог еще сделать? Не мог же он вытолкнуть ее в дверь с картой города и запереть все окна и двери, чтобы она не могла вернуться домой до шести часов. Он вспомнил, как к ним в гости приезжали ее родители из Сток-он-Трента. Прежде они никогда не покидали Англию. Они даже не знали, можно ли здесь класть свои зубы на ночь в стакан с водой. Не могли справиться с клубками спагетти, падающими с их вилок во время обеда. Вспоминая потом этот их визит, они долго спорили, уже после того, как старики уехали. Он говорил ей, что она должна сделать над собой усилие и не жить, как крот в норе. Она говорила, что ненавидит все здесь, хочет уехать отсюда и вернуться в Англию. Он говорил ей, что надо проявить интерес к этому городу, съездить посмотреть на Ватикан, Колизей, стадион Италико — она отвечала, что повесится, если он заставит ее таскаться по этим музеям. Бедная старушка Виолетта! Она, должно быть, сходила с ума от тоски. Она даже не прикладывалась к бутылке, он каждый вечер проверял содержимое спиртного в доме — и джина, и Мартини Бьянко, и Тио Пепе. Она не могла даже пить!

Единственное, что, кажется, ей нравилось — это ходить на пляж, что было чертовски нелепо. К ее услугам был прекрасный тихий бассейн через дорогу от них. Все приличные семьи ходили туда загорать. Но она предпочитала пляж в Остии, куда надо было добираться на машине. Там было полно всяких нечистот и мазута, а рядом сидели итальянцы, поджаривавшиеся до черноты негритосов. Что–то необъяснимое! Сидеть там, когда не можешь переброситься ни с кем парой слов и вдобавок набрав песка в волосы. Бедная Виолетта, умирающая от скуки! Долгое время он даже не думал о ней, не так ли? Вот так, как теперь, прослеживая то, чем она занималась весь день. Но у него же просто не было времени. Кто–то ведь должен был зарабатывать ей на одежду, на еду. Здесь, в Риме, у него была чертовски хорошая работа! Прекрасные перспективы и гораздо большая зарплата, чем он мог надеяться. Она не желала этого понимать. Он очень много работал, и у него не было сил даже на препирательства с ней, когда он вечером возвращался домой.

Мысли текли медленно, успокаивающие, интимные, выводя его из состояния кризиса, пока звук мотора снова не изменился. Машина тяжело ткнулась в жесткую поверхность дороги. Остановка. Без шума мотора голоса стали яснее. Умиротворенность исчезла, опять появилась дрожь. Он снова стал испуганным человеком, связанным, с кляпом во рту, натянутым на голову капюшоном, лишенный возможности видеть окружающий его мир. Способ существования, к которому он уже привык, прервался.

* * *

Машина свернула с автострады на полпути между Кассино и Капуа, проехала маленький городишко Ваирано Скало, избегая выезжать на единственную широкую улицу и центральную площадь. Они повернули на восток на продуваемую ветрами горную дорогу, которая вела к деревушке Пьетрамелара. Там жили больше тысячи мужчин и женщин с чуть сдвинутыми мозгами и неболтливыми языками, у них не вызовет любопытства появление незнакомого автомобиля с нездешними номерами. Уже полчаса они стояли среди деревьев вдали от дороги, на некотором расстоянии от жилых домов.

* * *

Харрисон почувствовал, как напряглись его мускулы, стараясь подальше втянуть тело внутрь фургона. Он услышал грохот впереди и звук шагов по земле. Кто–то двигался вдоль боковой стенки фургона. Потом раздался звук открываемого замка и поворачиваемой ручки. Когда дверь отворилась, ткань капюшона слегка затрепетала от движения воздуха, а пол заколебался от тяжести вошедшего. Джеффри почувствовал его, чужого и отвратительного, задевшего своим ботинком его колени и бедра.