Красная лошадь на зеленых холмах

Они пошли в полной темноте, останавливаясь и целуясь, прислоняясь к мокрым холодным стенам. Наконец выскочили на белый свет и оказались возле самого РИЗа. Небо в тучах посветлело, стекла корпусов поблескивали. Многие машины ехали с выключенными фарами… Скоро взойдет солнце.

Этот день Алмаз работал, как никогда раньше. У него губы горели от поцелуев. В обед он повел Нину в тот пасмурный, самый далекий угол РИЗа, где не было людей, а лишь громоздились до потолка станки, торчало из порванной черной бумаги чудовищного размера колесо. Они сели на зубец колеса, как на крышу, и долго здесь целовались…

— Ведь затянет, — пугалась Нина. — Заведется, зафырчит и затянет!..

— Ну и пусть!

Алмаза долго мучило, что Нина в прошлый раз возле этого колеса оттолкнула его, и ему очень-очень хотелось именно здесь ее поцеловать. Теперь он был радостно-спокоен. Они сидели на чугунном сиденье и вернулись к своей бригаде, пряча глаза, поминутно улыбаясь.

А здесь шло фотографирование. Нина и Алмаз едва успели.

Кирамов в белой рубашке с выпущенными из рукавов пиджака манжетами сиял. Он бегал между фотокорреспондентами и позирующей бригадой, подмигивал Руслану, поднимал брови, напевал, морщины расходились на его лице, как круги на воде, и снова сходились, ослепительно блестели белые зубы. Руслан с золотой гривой до плеч, в темных очках сидел на полу с гитарой.

Он уже приносил однажды гитару — когда работа шла плохо с железным полом. Девушки до этого слышали, что он поет и играет, но не верили — уж очень замкнут и серьезен Руслан. А он принес гитару и, пока они обедали, пел им песни, в основном на английском языке. Он тряс головой, крутил бедрами, невнятно улыбаясь и глядя сквозь черные очки на девушек. Руслан имел грандиозный успех. Наташа-большая сразу же определила, что он похож на Рафаэля. Одна из девочек покраснела и сказала, что он поет, как Карузо. Другая ляпнула, что Робинзон Карузо не пел, а всю жизнь на острове необитаемом прожил. Решили, что девочка неграмотная, взялись ей объяснять, но она тогда заявила, что все знает, что она иронизирует, что любит только одного Тома Джонса. Слух о бригаде с гитарой попал в газеты, и вот сегодня фотограф упрашивал девушек сесть полумесяцем и закручиниться, ладошкой под щеку, а Руслан будет петь, как акын, глядя вверх. Рядом на пол поставили белые бутылки кефира.

— «На обеденном перерыве» — такой заголовок пойдет? — спросил суетливый фотограф у Кирамова.

— Что ж, скромно и хорошо, — кивнул Кирамов.

Он в этот раз вместе с бригадой не фотографировался — неудобно примазываться к чужой славе, так сказал он громко. Алмаз тоже в кадр не попал — вместе с Ниной стоял сбоку…

Они договорились, что утром в воскресенье поедут в лес. Лишь бы хорошая погода… И только тут Алмаз вдруг вспомнил про письмо Белокурова, которое с утра лежало в кармане куртки. Как он мог забыть?! Письмо от его друга-пограничника, замечательного бригадира! Неужели так любовь туманит голову?.. Он отошел в сторону, вскрыл конверт и прочитал, что у Белокурова умер отец.

«…это у него третий инфаркт, — писал Белокуров. — Обширный, на задней стенке сердца… спасти не смогли. Мать еле ходит. Вот так, брат! Я учусь. Я тебе как-нибудь напишу подробнее… Держись! Я тоже обещаю не хныкать, держаться. Жму руку. Твой сержант-студент Анатолий Белокуров».

«Какой я плохой… — думал Алмаз. Глаза слиплись от слез. — Какой я плохой. Плохой. Всех хуже. Надо ему ответить…» В тот же вечер он написал письмо Белокурову. Но через два-три дня Нина снова заняла его сердце.

Погода налаживалась. Тучи скатились куда-то на запад, солнце стало горячей, грязь на бетонках просохла, на окраинах поднялась пыль. Люди повеселели, по городу текли запахи дыма, полыни, горелой картофельной ботвы. В домах открылись окна. Мутные ручьи на каменных руслах схлынули. Возле ларьков и магазинов детишки нашли много медных и серебряных монеток…

Алмаз и Нина встретились утром в воскресенье, сели в автобус и через полтора часа были в осеннем лесу. Под ногами листва уже шуршала, но паутину пауки еще не наткали. Ослепительно белые макушки Белых Кораблей остались за деревьями. Было очень тепло и тихо…

Алмаз оделся в свой лучший костюм. Нина — в короткую юбку (ту самую) и синюю куртку с капюшоном, которую она на Празднике строителей дала в руки Алмазу. Он смотрел сзади на пушистую голубую кофту, вспоминал тот битком набитый автобус… Кофточка была тогда прибита дождем и казалась местами лысоватой.

Нина почему-то вспомнила тоже праздник:

— Бедная Танька… Пешком шла от самой Камы! Всю ночь!

— Одна?

— Нет, со своим Путятиным… или Бутятиным… фамилию никак не выговоришь. Ну, тюлень же ей попался… Тык-мык, а не мужик…

Алмаз промолчал.

— Ой, как красиво! Смотри, какое дерево! — воскликнула Нина. — Давай туда вместе посмотрим! Видишь! Давай теперь туда посмотрим, на те две березы! Видишь? Как красиво!