Красная мантия

Признаюсь, я совершенно опешил. Я уселся на скамью, на которой раньше сидел, и сказал себе, что последнее наблюдение окончательно лишает меня надежды добраться до истины. Я был уверен, что она ни с кем не обменялась ни словом. Равным образом я был уверен и в том, что она не заметила моего присутствия. Но тогда для чего, спрашивается, она предприняла эту прогулку совершенно одна, без всякой защиты, среди ночи? Ни одна собака не залаяла, никто не пошевелился, а она ни разу не остановилась, не прислушалась, как сделал бы человек, ожидавший кого-нибудь встретить. Я ничего не понимал. И, пролежав без сна целым часом позже моего обычного времени, я так же был далек от разрешения загадки, как и прежде.

На следующий день опять ни одна из дам не явилась к обеду, и мне сказали, что мадемуазель не здорова. После скучного обеда, – отсутствие моих собеседниц было для меня более чувствительно, чем я ожидал, – я удалился на свое любимое место и погрузился в раздумье.

Погода была восхитительная, и в саду сидеть было очень приятно. Глядя на старомодные грядки и купол темно-зеленых ветвей, вдыхая благоухание цветов, я готов был думать, что я покинул Париж не три недели, а три месяца назад. Тишина окружала меня. Мне казалось, что я никогда не стремился ни к чему иному. Дикие голуби чуть слышно ворковали в тиши, да лишь по временам крик сойки нарушал лесное безмолвие. Было около часа пополудни и довольно жарко. Я, должно быть, задремал.

Вдруг, словно во сне, я увидел лицо Клона, наблюдавшее за мной из-за косяка двери. Он посмотрел на меня, спрятал голову, и я услышал шепот. Дверь потихоньку затворилась, и снова воцарилась тишина.

Но я уже совершенно проснулся и стал рассуждать. Очевидно, обитатели дома желали удостовериться, сплю ли я и могут ли они считать себя в безопасности. Очевидно, также, что я должен был воспользоваться этим и накрыть их. Поддавшись этому искушению, я осторожно встал с места и, наклонившись так, чтобы меня не было видно из-за подоконников, пробрался к восточному крылу здания мимо высокого тисового забора. Здесь царила та же тишина; никто не шевелился. Тщательно озираясь вокруг, я обошел около дома – в направлении, обратном тому, которое приняла вчера мадам, – и добрался до конюшен. Едва я остановился на секунду, как со двора вышли двое. Это были мадам и привратник.

Выйдя наружу, они остановились и стали смотреть вверх и вниз. Затем мадам сказала что-то слуге, и последний кивнул головой. Оставив его там, где он стоял, она быстрой, легкой походкой перешла через лужайку и скрылась между деревьями.

Я тотчас решил последовать за нею, и так как Клон повернулся назад и опять вошел во двор, то я мог тут же привести свой план в исполнение. Низко наклоняясь между кустов, я пустился бегом к тому месту, где мадам вступила в лес. Здесь я нашел узкую тропинку и тотчас различил впереди, между деревьями, серое платье госпожи де Кошфоре. Теперь я должен был держаться по возможности дальше от нее и никоим образом не давать ей заметить, что за нею следят. Раз или два она оглянулась, но мы были в густой буковой роще; свет, проходивший сквозь листву, напоминал скорее сумерки, а моя одежда была темного цвета. Выгода, таким образом, была на моей стороне, лишь бы только я не терял мадам из виду и в то же время держался настолько далеко от нее, чтобы она не слышала звука моих шагов.

Уверенный, что она идет на свидание с мужем, которого мое присутствие удерживало вдали от дома, я чувствовал, что развязка близка, и с каждым шагом мое возбуждение возрастало. Мне было неприятно шпионить за этой женщиной; я чувствовал к этому какое-то злобное отвращение. Но чем более я ненавидел свою задачу, тем более мне хотелось покончить с нею, успешно выполнить ее, уйти отсюда и забыть обо всем. Достигши опушки буковой рощи и выйдя на маленькую прогалину, она как будто замедлила шаги. Я удвоил свою осторожность. Здесь, думал я, должно произойти свидание, и я ожидал с минуты на минуту увидеть самого господина де Кошфоре, выходящего из чащи.

Но его не было, а она опять ускорила шаги. Пройдя через прогалину, она вступила в широкую аллею, прорезанную в низких, густых порослях ольхи и карликового дуба. Поросли были так густы и так перевиты ползучими растениями, что ветви образовали по обеим сторонам аллеи сплошные стены в двадцать футов вышиной.

Она направилась по этой аллее, а я стоял и провожал ее глазами, не осмеливаясь последовать за нею. Аллея тянулась по прямой линии на четыреста или пятьсот шагов. Войти в нее значило быть тотчас замеченным, если бы она вздумала обернуться; пройти же сквозь самую чащу леса было решительно невозможно. Я стоял неподвижно, и мое бессилие грызло мне сердце. Казалось, прошла целая вечность, пока она достигла конца аллеи, но тут она сразу повернула направо и исчезла из виду.