Красная пара

Поэтому Кароль снова начал работы возле макета и кое-как ему удалось его уложить, покрывая одеждой, которую обычно носил, но голова оказалась чрезмерно трудной для создания. Из смятой соломы невозможно было сотворить правдоподобной головы и бельё, используемое для этой цели, не много помогло. Кароль, присматриваясь к своей работе, чувствовал, что по этой одной части узнали бы фальшь. Он, однако же, утешался той надеждой, что не все русские офицеры могут чувствовать правду. Поэтому пришлось спешно переформировывать и преобразовывать, потому что лёгкий стук в дверь камеры или троекратный кашель должны были объявить о подходящей поре для выхода. Кароль, которому Никифор дал маленький осколок зеркальца, довольно неплохо срезал бороду, хоть в поспешности тупыми ножницами в нескольких местах волосы вместе с кожей выстриг; надел потом плащ, немного тесный для него, ботинки, шапку и, когда взглянул в зеркало, сам себя не узнал, так изменился. Это придало ему немного храбрости, что и другие, может, не узнают в нём узника.

Он уже давно был готов и ждал только у двери, но этого ожидаемого знака было не слышно. Думал даже, что возникло какое-нибудь препятствие и хотел уже раздеваться, когда в коридоре послышался кашель, раз, другой и третий. Он невольно вздрогнул на этот пароль.

Выждав минуту, он мимовольно отомкнул дверь, выскользнул, закрыл её за собой, а когда почувствовал, что в коридоре, его глаза как бы заволоклись туманом. Кровь вдруг ударила в голову, на мгновение он был уверен, что упадёт и дальше сознательно управлять собой не сможет. Повернул голову и увидел за собой Никифора, который задержал стражу и о чём-то её расспрашивал. Нужно было как можно спешней воспользоваться этой диверсией, но Кароль забыл в какую сторону за стоящим ведром ему велели направиться, и вслепую бросился вперёд. К счастью, его ноги тряслись и он был вынужден идти медленным шагом, хотя хотел убежать как стрела.

Коридор, полный пронумерованных дверей, довольно тёмный, тянулся долго, а в конце его видна была дверь и ходящий перед ней часовой. Здесь, вероятно, должно было стоять наполовину пустое ведро, которое Кароль должен был взять и вынести с собой. Но дорога до выхода казалось ему адски долгой, а ведра, которое означало, что не ошибся, он не заметил. Правда, что в его глазах темнело. Томашек также рекомендовал идти медленно и внимательно, чтобы не встретиться со стражей, которая могла его зацепить. Дело было не в том, что его узнают, потому что все солдаты знать друг друга не могут, но чтобы избежать разговора. В случае вопроса Кароль должен был только махнуть рукой и, ничего не отвечая, не спеша идти дальше и прихрамывая.

На соблюдение этих всех предписаний осторожностей надлежало иметь много больше самообладания и хладнокровия, чем их имел Кароль в эти минуты.

Он приближался уже к двери во двор, когда в коридор с шумом вошёл офицер. Кароль, согласно предписанию, снял шапку, выпрямился и, опуская руку вниз, счастьем, нащупал ведро, которое как раз искал, не в состоянии найти. Офицер посмотрел на него, кивнул головой и пошёл дальше. Кароль невольно обернулся, чтобы посмотреть, куда он идёт, и ему показалось, что шёл в его камеру, но уже не было времени ни размышлять, ни отступать, и Кароль, взяв ведро, миновал часового и вошёл в высоко окружённый отовсюду двор. Дорожка, хорошо ему описанная и во всяком случае значительная, вела к воротам, у которых охраняла ещё одна стража, где-то за ней должен был ожидать Томашек и сопровождать побег до моста и ворот. Неподалёку за пригорком стоял экипаж.

Случай хотел выставить Кароля на несчастливые испытания, какие можно было в его положении пройти – отворились ворота и медленным шагом вошёл через них генерал Рожнов, разглядываясь в этом своём королевстве, в котором был паном жизни и смерти стольких несчастных людей.

На самом деле, Кароль уступил ему дорожку, снял шапку, выпрямился, как только мог и умел, но эта несчастная тряпка, которая перевязывала его лицо, привлекла на него внимательный глаз генерала. Кивнул ему, чтобы приблизился. Кароль не понял, генерал, склонный к гневу, начал кричать:

– Что это! Не понимаешь? Ты! Собачий сын…

Движением руки струсивший и раздражённый юноша едва имел столько хладнокровия, чтобы показать на уши.

– Что ты? Больной? Ха! Глухой… сто чертей! Зачем же тебя для службы используют! – крикнул генерал. – Скажи сейчас унтер-офицеру, пусть тебя запишут в лазарет. – И, оборачиваясь ещё после двух шагов, воскликнул ещё:

– Пошёл, пошёл!