Красная перчатка

Вспоминаю про фотографии, которые нашел во время уборки нашего дома. На снимках мама в старомодном корсете позировала для невидимого фотографа. Не для отца. У него еще на пальце было дорогое обручальное кольцо. Интересно, не связаны ли как-нибудь тот человек и розовый бриллиант?

— А кто его подарил?

— Твой папа. У него вкус просто потрясающий. — Мать будто подначивает: «Попробуй, поймай на вранье».

— Я просто подумал, не стоит его надевать в такие места. Вот и все. Его же могут украсть, — улыбаюсь так, чтобы она поняла — меня вокруг пальца не обведешь. Кажется, будто в ресторане сейчас только мы вдвоем.

Мама смеется. Баррон недоуменно переводит взгляд с меня на нее, словно разговор идет на непонятном ему языке. Пусть. Сегодня ради разнообразия секретная информация есть у меня, а не у него.

Официантка приносит заказ. Кладу в соевый соус побольше васаби и обмакиваю туда сашими. Рыба соленая на вкус, а васаби такой острый, что прошибает до самого носа. Баррон наклоняется поближе:

— Хорошо, что ты с нами пообедал. А то в школе, по-моему, ты психанул слегка.

Когда они меня забрали, время обеда давно прошло, и сейчас в ресторан как раз подтягиваются желающие поужинать.

— Ты сейчас переживаешь естественную реакцию на смерть Филипа. — Брат, как всегда, говорит с такой искренностью в голосе, что немедленно хочется ему поверить. — Пытаешься осмыслить то, что с ним случилось, и не можешь и поэтому пытаешься осмыслить что-нибудь другое.

— Может, и так.

— Именно так, вот увидишь. — Баррон ерошит мне волосы затянутой в перчатку рукой.

Джин-Сьюк приносит небольшую кожаную папку с чеком, и мама достает одну из своих многочисленных ворованных кредиток.

Увы, карта не срабатывает, и девушка отдает ее обратно с извинениями.

— У вас наверняка кассовый аппарат сломался, — мать почти кричит.

— Все в порядке, — я достаю бумажник, — у меня есть.

Но тут Баррон поворачивается к официантке:

— Спасибо, все было прекрасно.

И хватает ее за запястье голой рукой.

Девушка, кажется, растерялась, но через мгновение широко улыбается в ответ:

— Это вам спасибо! Приходите еще.

Мои родственнички встают и направляются к выходу, а я остаюсь смотреть на Джин-Сьюк. Как же объяснить ей про измененные воспоминания?

— Что сделано, то сделано, — говорит мать.

Семья прежде всего.

Воспоминания уже стерты. Можно поставить Баррона в затруднительное положение, но пропавшую память не вернешь.

Так что я встаю, отодвигаю стул и тоже выхожу из ресторана. Как только мы оказываемся на улице, хватаю брата за плечо.

— Ты спятил?

— Да ладно! — Он улыбается так, будто только что отколол замечательную шутку. — Платят только неудачники.

— Я понимаю, другие люди тебя не волнуют, но ты же наводишь при этом бардак в собственной голове. Рано или поздно израсходуешь все воспоминания. От тебя же ничего не останется.

— Не волнуйся, если забуду что-нибудь важное — ты мне напомнишь.

Мама смотрит на меня, глаза у нее блестят.

Да. Правильно. Что сделано, то сделано.

Они высаживают меня в Уоллингфорде, возле моей машины.

— Погоди-ка. — Мать достает из сумочки ручку. — У меня появился чудный маленький телефончик! Возьми номер.

Баррон закатывает глаза.

— Но ты же ненавидишь мобильники!

Она не обращает на мою удивленную реплику внимания и записывает номер.

— Держи, детка. Звони в любое время. Я тебе сразу же перезвоню с ближайшего автомата или городского.

С улыбкой забираю листок. Все-таки она три года просидела в тюрьме и вряд ли понимает, что телефоны-автоматы теперь — большая редкость.

— Спасибо, мам.

Мать целует меня в щеку напоследок, и я еще долго потом чувствую тяжелый и сладковатый аромат ее духов.

Вставляю ключ в зажигание, и «Мерседес» издает чудовищный, кашляющий звук. Неужели придется догонять маму с Барроном и просить подвезти? Но наконец, на второй передаче двигатель все-таки оживает, и машина заводится. Интересно, сколько еще я на ней проезжу? Смогу ли сегодня добраться обратно до Уоллингфорда?

Подъезжаю к большому старому дому, где прошло мое детство. Из-за некрашеных облезлых досок и разнокалиберных ставней он кажется заброшенным. Мы с дедушкой все вычистили и выкинули мусор, но внутри к запаху моющего средства все равно примешивается легкий аромат плесени. Все вроде бы чисто, но сразу видно — мама здесь уже побывала: на столе в столовой пара неразобранных мешков из магазина, а в раковине — грязная кружка из-под чая.

Слава богу, дед сейчас в Карни, а то бы он разозлился.

Сразу же отправляюсь искать злополучный стул. На него накинуто светло-коричневое покрывало. Стул как стул — обыкновенные подлокотники и спинка, только вот если тщательно приглядеться — какие жуткие ножки. Не просто изогнутые деревяшки, как я раньше думал, которые крепятся к раскрашенным шарам — на самом деле они выточены в форме человеческих рук, ладони едва видно из-под сиденья.

Меня трясет.

Усаживаюсь на пол. Как бы я хотел сейчас оказаться подальше отсюда! Протягиваю руку и пытаюсь сосредоточиться. Колдовать мне все еще внове, тело непроизвольно сжимается в ожидании отдачи — в ожидании боли и беспомощности.