Красная пленка

Я вызвался бессрочно быть дежурным, чтобы каждую перемену проветривать класс. Но нелюдь предусмотрела и это, на уроке она чихала и кашляла, Тамара Александровна сказала: «Любченев, ты мне всех простудишь, хватит проветривать».

Я говорил, что мне не хватает воздуха, Тамара Александровна, ставшая полунелюдью, сказала: «Так мы тебя, Любченев, к рахитам в санаторий отправим, там тебе будет хватать воздуха».

Нелюдь засмеялась, увлекая звериным смехом и остальных. К утру окна насмерть запечатали бумагой.

На нашем чердаке, доделанный, лежал патрон. Мы уже забыли, что собирались его взорвать, у нас на игры не хватало времени. Мы просили Брежнева о чуде — помочь нам достать красную пленку. Тогда бы решилось все. Но где ее найти?

Мы и раньше, собрав волю в кулак, задавали неловкие вопросы в фотографических магазинах, есть ли у них красная плёнка? Мы боялись только услышать в ответ: «А зачем она вам нужна?»

Но получалось еще хуже. Продавцы делали вид, что не понимают, о чем их спросили, и глупо улыбались, как будто мы из детского сада. Странно было бы думать, что на четвертом году обучения кто-то бы не знал, откуда берутся фотографии с голыми людьми.

Чаще нам говорили: «Нету в природе такой плёнки». Я бы охотно поверил, да только у нас с Антипом были весомые доказательства. Не важно, как они к нам попали. Тот, кто нам их выменял, называл фотографии, сделанные красной пленкой, парнашками. Мы тогда спросили, сколько стоит такая плёнка, и нам сказали, что очень дорого, — сто рублей катушка. И у нас она не продавалась, нужно было ехать за ней в далекую Москву, в один-единственный магазин на всю страну. И то она там не всегда бывала — сразу раскупали. И продавалась она, естественно, тем, кому исполнилось шестнадцать лет.

Сто рублей мы насобирали. В моей копилке много чего лежало, и на последний день рождения мне подарили фиолетовые «двадцать пять». Оставалось найти надежного человека, который поедет в Москву. Антип успокоил — есть человек, что возьмется за это. Он знает, где магазин, и ему там обещали придержать несколько пленок. Антип говорил, правда, не с ним, а с его младшим братом. Появилась хоть какая-то надежда. Несколько дней мы потратили на то, чтобы обменять наши звенящие деньги на солидные бумажные.

Пришел этот младший брат, из нашей школы, годом старше. Он не понравился мне, какой-то скрытный, с глазами, заросшими паутиной, в которой как два паука бегали беспокойные зрачки. Я засомневался, доверить ли ему такую сумму, но Антип сказал, что у нас нет другого выбора.

Мы долго расспрашивали его, уточняя, когда и что, он лениво обещал через неделю отдать нам пленку. Мы решились и вручили ему наши сбережения. У меня кольнуло сердце — несолидный посланец взял сто рублей как-то без ощущения значимости денег, просто смял и запихнул в карман.

Началась новая неделя. Нам оставалось пока что в мыслях разыгрывать, как мы получим пленку, разбросаем по школе фотографии с голой нелюдью, и это будет ее конец. Так мы мечтали на чердаке.

Я нервничал, то и дело задаваясь вопросом: если свойства пленки позволяют проникать сквозь одежду, что произойдет с головой, которая обычно ничем, кроме шапки, не прикрыта, и не получим ли мы вместо лица нелюди снимок черепа? Но как тогда с парнашками? Выходит, их делали, нарочно обворачивая головы тканью? Но кто мог согласиться добровольно на такое?

— Допустим, на руки надевали перчатки, — предположил Антип, — хотя действительно странно, — он задумался и вдруг хлопнул себя по лбу. — Ну конечно — элементарно! Особенность пленки в том, что она способна фотографировать только тело, а одежду не воспринимает.

— Как я сам не догадался, так просто, — я сразу успокоился. Действительно, кому нужна плёнка, которая раздевает до костей как рентген?

Мы не имели права на ошибку. На чердаке не закрывалась книга «Первые шаги в искусстве фотографирования». Антип принес из дома отцовскую «Смену», я купил пленку для тренировочных снимков. Мы приходили по утрам в наш душный класс, стараясь вести себя как и прежде. Антип вытаскивал фотоаппарат, делал пальцем «щелк» и кричал: «Красная плёнка!» Девчонки бежали врассыпную, лишь нелюдь оставалась на месте и смотрела в объектив застывшим презрительным взглядом.

Прошла неделя, пленки не было. Нам отвечали, что человек еще не вернулся из Москвы.

Однажды урок труда заменили уборкой листьев вокруг школы. Я любил за это осень. Мы всегда сметали сугробы листвы и потом, разбежавшись, в них прыгали.

Нелюдь, в стороне, до чернозема расцарапывала граблями газон. К ней подошла Тамара Александровна.

— Как вы думаете, есть бог? — тихо спросила ее нелюдь.

Та смущенно засмеялась и ответила:

— Не знаю, такой сложный вопрос…

— Мне бы не хотелось гореть в аду, — двусмысленно продолжала нелюдь, глядя на меня снизу вверх, как будто поддевала на крюк.

Я крикнул:

— Тамара Александровна, зачем вы притворяетесь, вы же прекрасно знаете, что бога нет!

Она вдруг заорала:

— Не смей делать замечания старшим, Любченев! Давно пора вызвать твоих родителей в школу!