Красная площадь

– Изверг! Такую грандиозную идею – и при всех ляпнул! Ты же понимаешь, что мы все у них под колпаком! За каждым нашим шагом следят и стучат если не Краснову, то Щелокову! Мы их переиграть должны, переиграть у них же на виду! А ты!… Это же так просто – спрятать этого раненого в отдельном боксе тюремной больницы, куда никакой следователь, даже я, не могу войти без пропуска! Ох ты, сукин сын, армянская голова! – живые глаза Светлова блестели азартом. – Значит, так! Поручаю лично тебе, но чтоб ни одна живая душа не знала, даже Пшеничный! Завтра с утра берешь за шкирку городскую санэпидстанцию, трех врачей, и по-тихому объясняешь им задачу: во всех тюремных больницах устроить санитарную проверку. На чуму, на холеру, на вшивость, на дизентерию, на триппер – это меня не касается, это они сами пусть придумывают. Важно, чтобы они обошли все больничные палаты в тюремных медчастях и осмотрели всех больных. И если среди них нет этого раненого, значит – он может быть в областных тюрьмах, и делаешь проверку там. Только сам ни в одну тюрьму носа не суй, чтоб не спугнуть зверя, понял? А Пшеничный со своей бригадой пусть лазит по больницам, и Венделовский – по госпиталям. Для прикрытия, для отвода глаз… – Светлов взглянул на ручные часы и спросил у Арутюнова без всякого перехода: – Слушай, ты не знаешь, во сколько в «Национале» собираются валютные 6…ди?

17 часов 40 минут

– Может, рюмку коньяка для храбрости? – предложил мне Чанов перед дверью брежневского кабинета.

– Нет. Нарзан я бы выпил…

– Нарзан там, у Леонида Ильича в кабинете. Пошли.

Генерал Жаров еще раз похлопал меня по карманам брюк и пиджака, приговаривая: «Не обижайся, порядок такой. Это у нас партийный ритуал! Тебя не обыщешь, другого не обыщешь, а там, глядишь… Прошу!» – и сам открыл перед нами дверь в кабинет.

Просторный, тепло натопленный кабинет тонул в рубиновом полумраке. За окнами, совсем близко, в каких-нибудь 50 метрах ярко горела на Спасской башне рубиновая звезда, и это ее свет красил брежневский кабинет рубиново-красными отблесками, в которых тонули и обстановка, и маленькая дежурная настольная лампочка тоже под красным, в тон рубиновой звезде, абажуром. В этом единственном пятне света сидел за письменным столом круглолицый седой крепыш с розовым от света лампы лицом и мокрыми губами – Константин Черненко. Он что-то писал – молча, старательно, быстро. А у окна, в кресле-качалке спал Леонид Ильич Брежнев – завернутый в клетчатый плед, с безвольно обмякшим во сне мясистым лицом. Он дышал открытым ртом, старческий подбородок висел над краем шерстяного пледа. На коленях у него дремал рыжий котенок, держа лапами его маленькую пухлую руку.

Неслышно ступая по толстому ворсистому ковру, Чанов кивнул на ходу Черненко, подошел к Брежневу, постоял над ним, слушая дыхание, потом взял от стены стул и поставил этот стул напротив Брежнева, в двух шагах от него. И кивнул мне на этот стул. Я сел. Все так же хозяйски, молча, Чанов открыл в этом красном полумраке какой-то стенной шкаф, который оказался холодильником, вытащил бутылку нарзана и налил мне минеральную воду в фужер. Звук булькающей и шипящей минеральной воды разбудил Брежнева.

– А? – встрепенулся он знаменитыми на весь мир густыми черными бровями. Потом взглянул на меня с интересом и пожевал со сна губами. – Ты кто?

– Это следователь Шамраев Игорь Иосифович, – сказал ему Чанов.

– Здравствуйте, – брякнул я, не зная, с чего начать, и мой голос прозвучал излишне громко в тишине этого кабинета. Испуганный котенок хотел спрыгнуть с колен Брежнева, но он удержал его и произнес врастяжку:

– Это… сейчас… от тебя… зависит – здравст… здравств… здравствовать мне… или в постель ложиться…

Его нижняя челюсть двигалась с видимым усилием, словно что-то мешало ей сомкнуться с верхней, и оттого длинные слова проходили через этот рот с трудом, почти без согласных, но глаза Брежнева смотрели на меня цепко, в упор:

– Ну? Что с Мигуном?… Его убили?

Я произнес:

– Леонид Ильич, я должен говорить с вами наедине.

Сидевший в глубине кабинета за письменным столом Черненко удивленно вскинул лицо, а Брежнев сказал мне:

– Не бойся… Здесь… все свои…

– Я могу выйти, – сказал Чанов.

– Леонид Ильич, есть факты, которые я могу сказать только вам и без свидетелей. Это мой долг следователя, – сказал я и повернулся к Черненко. – Извините, Константин Устинович.

– Ну, раз долг… – Брежнев сделал короткий жест мягкой рукой, чтобы Чанов и Черненко вышли, и спросил у меня с усмешкой: – И кота убрать?

Я отпил минеральную воду, Чанов и Черненко вышли.

– Так… – сказал Брежнев, не двигаясь в кресле. – Ты выяснил… кто… его… убил?

– Да.

– Анд… Анд… Андропов? – его нижняя челюсть все же преодолела это трудное сочетание согласных.

– Я могу оперировать только фактами, Леонид Ильич, – я открыл свою папку, вытащил фоторобот – портрет раненого. – Этого человека Мигун ранил в момент самообороны. А этот, – показал я второй фоторобот – портрет полковника Олейника, – сопровождал раненого от дома Мигуна в больницу.