Красная площадь

Немилосердно тарахтя бензиновым моторчиком, к перрону подкатила дрезина. Молодцеватый железнодорожник выгрузил из нее два баула, белую корзину и молодую красивую женщину. Дрезина двинулась дальше, а пассажирка, бросив свои вещички без всякого призора, пошла, застучала каблучками по перрону На ней была бархатная шляпка с черным птичьим крылышком и плюшевая шубка.

— Добрый день! — улыбнулась она, поравнявшись с Уно и его компанией. — Вы не скажете, где мне найти подпоручика Кутасова?

— Кутасова? Николай Павлыча? — переспросил тщедушный солдатик. — А чего его искать? Он здеся. Сидит под арестом, ждет суда.

— Почему? Какого суда?! — ужаснулась женщина.

— Революционного… Возмездие, значит, ему будет.

Женщина всплеснула руками в маленьких черных варежках, оглянулась, ища помощи или хотя бы разъяснения, и наткнулась глазами на общипанную бумажку с надписью «…МИССАР 38-го..».

Она толкнула дверь обеими ладошками и рванулась внутрь.

— Фигурная дамочка! — сказал пришедший поглядеть солдат с желтыми усиками. — Кто ж такая? Жена или так?

— Да брось ты! — перебил рябой. Ему не терпелось договорить про ботинки. — Уно Гансович, давай. При нем можно. Это гроб-могила!

…Амелин стоял за буфетной стойкой, стесняясь своего вида: щеки намылены, в одной руке бритва, в другой портупейный ремень — для правки.

А приезжая стучала кулачками по стойке и выкрикивала в лицо комиссару:

— Вы его мизинца не стоите! Как же вы могли? Как вы посмели?.. Он три раза ранен! У него два Георгия!.. Да нет, не в этом дело… Он отказался присягать Керенскому! Он… А вы… Вы тут пьянствовали всю ночь!..

Она всхлипнула и прикусила варежку, чтоб не заплакать.

— Почему пьянствовал? — сумел наконец вставить слово Амелин.

Женщина кинулась на него с новой яростью:

— Вы думаете, я слепая?.. У вас руки дрожат, у вас вон какие круги под глазами. Вы отвратительны!.. Это вас надо судить!.. Боже мой! Боже ты мой!

Тут она расплакалась навзрыд.

— Да не сажал я его, — сказал Амелин. — Меня самого вчера чуть не шлепнули.

От удивления женщина даже перестала плакать.

— Обождите… А вы кто такой? Я думала, вы комиссар.

Амелин от стыда чиркнул бы себя по горлу бритвой — благо она была в руке.

— Я и есть комиссар, — сказал он и покраснел. — Но меня, как бы вам выразить… Они меня не слушают. Не признают.

Жена Кутасова вытерла варежкой свои красивые глаза.

— Так что же вы сразу не сказали?.. Господи! И перед этим ничтожеством, перед этим пустым местом я унижаюсь битый час!..

И она вылетела из буфета так же неожиданно, как в нем появилась.

Комиссар торопливо обтер мыльные щеки полотенцем, надел полушубок, перекрестил его портупеей и тоже выбежал на перрон. Но женщины уже нигде не было видно. Зато прямо против двери стояла молчаливая, ожидающая чего-то толпа.

— Ботинки давай! — выкрикнули из толпы.

— Какие ботинки? — ошалел Амелин.

— Австрицкие! С подковками!.. Которых к тебе вагон едет!

Видно, и рябой, и мужчина-кремень Шамарин, и желтоусый солдат не утерпели, поделились-таки с землячками.

— Товарищи, чего-то я вас не пойму…

Но тут из толпы вывернулся эстонец Уно и не дал комиссару договорить.

— Ребята! Если такое дело, я сам с ним буду потолковать!

Эстонец животом впихнул комиссара обратно в станционный буфет.

— Это я придумал ботинки… Ты боялся, ребята уйдут. Теперь никто не уйдут. Я их поймал, как мухи на липкую бумагу!

Но комиссар нисколько не обрадовался.

— Эх, товарищ Уно!.. Если уж большевики начнут народ обдуривать, тогда вообще… Большевик всегда говорит правду — даже если она самая неудобная.

Уно очень разозлился. Черная трубочка запрыгала у него во рту.

— Так! Так! Ты умник, а я глупый… Я за тебя пошел против свои полковые ребята! Караулил ночь, мокрая тряпка менял!.. Разве умный так делает?

Он повернулся к комиссару спиной и вышел из буфета.

Толпа за это время расположилась напротив дверей тяжелой подковой.

— Не хочет вам сказать, — доложил эстонец. — Хитрый, как три лисица!

…Амелин стоял посреди буфета в невеселой задумчивости. Дверь распахнулась, и в помещение прошли человек двадцать солдат — видимо, делегация. Уно тоже был с ними. Разговор начал рябой солдат.

— Гражданин комиссар, — сказал он мирно и рассудительно. — Мы четыре года из окопа не вылазили, сражались с Вильгельмом. И вот теперь заслуженно едем домой. А посмотри, как мы одеты-обуты. Хуже нищих побирушек.

Белорус в драной шинели шагнул вперед и опять, как вчера, показал свой башмак. Башмак щерился на комиссара щучьей пастью, полной гвоздиков-зубов.

— Товарищи дорогие! — взмолился Амелин. — Да нету у меня никаких ботинок. Нет и не будет!.. Даю вам в этом честное слово!

Уно спокойно выколотил трубочку о буфетную стойку:

— Ну? Что я вам сказал?.. Вот какой! Нет где пробу ставить.

Делегация возмущенно зашумела, и комиссар подумал, что этих людей не переубедишь, хоть бейся головой об стенку. А рябой говорил ему — уже с наскоком в голосе:

— Ты хитрый, Митрий! Но дядя Семен тоже умен… Никуда мы отсюда не стронемся, будем ждать. А как придет вагон — контрибуцию устроим, реквизируем твои ботиночки! Вот и весь сказ.