Красная площадь

В 13.00 мы прибыли на Потсдамерплац к контрольно-пропускному пункту «Чарли». Высокая бетонная стена, знаменитая Берлинская стена, была перед нами. Возле нее - башни с прожекторами, сеть маленьких квадратных домиков с узким проходом между ними к самому пропускному пункту, и бело-красные барьеры, капканы для автомобилей. А еще - восточногерманские пограничники чуть не каждые два метра и дежурные офицеры в серой военной форме. Я впервые подумал о той Ане Финштейн, с которой мне предстояло встретиться за этой стеной, в том чужом и незнакомом мире. Я впервые подумал о ней, как о живой, из плоти, женщине. Любовь к этому грузину, любовь простой русско-израильской еврейки, за которой уже три недели охотится и в Израиле и Европе вся кэгэбэшная агентура, не только сотрясла всю государственную машину страны - от КГБ, МВД и ЦК КПСС до военных штабов в Адлере, Свердловске и Берлине - но вот-вот должна была проломить эту многометровую бетонную стену с до зубов вооруженной охраной. О, как кряхтела и скрипела государственная машина, не желая уступать этой Ане Финштейн. Кровью Мигуна и его любовницы, инфарктом Суслова и гибелью совершенно непричастных к этому делу Воротникова-«Корчагина» и моей Ниночки - заплатила эта машина за свою неуступчивость. Но и еще не рассчиталась до конца - сейчас, в 13.00, убийцы Нины Макарычевой еще сидят в своих кабинетах, ездят в персональных машинах и продолжают мечтать о министерских креслах в «Правительстве Нового курса». И уже истекал 44-й час их жизни в мире, из которого они удалили ее простым толчком в спину… Держа в руке наши красные выездные паспорта, полковник Трутков уверенно повел нас мимо восточногерманских дежурных офицеров и солдат к двери металлической избушки-накопителя, где несколько иностранных туристов стояли в очереди за своими паспортами. Здесь пахло дезинфекцией и табаком, на полу валялись окурки сигарет. Полковник оставил нас и скрылся в комнате начальника таможенной службы. Я взглянул на Гиви. Он был серо-бледный, с резко очерченными скулами на худых щеках, и его пальцы напряглись добела, сжав прожженную брезентовую лагерную варежку, неизвестно как оставшуюся у него после того, как мы переодели его в этот плащ и костюм в гарнизонном универмаге. Я и сам нервничал.

Возле нас какой-то иностранный турист спросил у торчащего в этом «зале» дежурного офицера:

- Их варте бэрайтс фирцик минутн. Во зинт майне документэ?

- Нох нихт фертиг, - ответил тот.

- Знаете что? - сказал я Гиви. - Пока мы ждем, напишите Ане записку.

Я открыл свой портфель - в нем были лишь московский телефонный справочник, русско-немецкий разговорник, карта Западного Берлина и стопка машинописных листов - моих записей по делу Мигуна. Я стал искать среди них чистый лист бумаги, но Гиви сказал:

- Не нужно. Если у вас есть фломастер…

Я дал ему ручку-фломастер, и он разгладил в руках свою брезентовую лагерную варежку и написал на ней только три слова: «Я здесь. Гиви».

Я положил эту варежку в карман своей потертой дубленки, и мы успели обменяться с Гиви взглядом, когда к нам с одним - моим - паспортом в руках подошел полковник Трутков.

- Все в порядке, - сказал он мне. - Дальше я вас не провожаю - там зал таможенного досмотра и выход на Запад. Но вас и проверять не будут, я дал указание. Так, повторим еще раз, все ли учли. Как пользоваться немецкими телефонами, я вам показал. Западные марки вам сейчас обменяют - просите побольше мелочи для телефона. Разговорник у вас есть. На той стороне вас остановят американцы, но это ерунда - формальная проверка документов, а документы у вас в порядке. Мой телефон у вас записан. Кажется, все. Да, на той стороне можете взять такси или сесть в автобус № 29, он довезет вас до Курфюрстендамм - это главная улица Западного Берлина. Там полно магазинов, совершенно роскошных, но имейте в виду - в этих магазинах уже шныряют наши карманники, эмигранты из Одессы. У моего приятеля весь задний карман вмеcте с бумажником бритвой отрезали, он и не слышал. Не знаю, или нарочно своего же русского обокрали, или…

Казалось, он никогда не заткнется и не отпустит меня. Я не выдержал и перебил его довольно грубо:

- Ладно, я пошел.

- Извините, а что со мной? - остановил меня Гиви Мингадзе. По примеру полковника Труткова, он тоже разговаривал только со мной.

Я взглянул на Труткова, пытаясь этим заставить его обратиться к Гиви и самому объяснить нервничающему Мингадзе, как будут развиваться события. Но Трутков и здесь вышел из положения, он сказал мне:

- Он останется здесь. Когда я получу сигнал из Москвы, я позвоню сюда, и ему отдадут его паспорт, а после этого - скатертью дорога!… - С этими словами полковник протянул мне руку и, кажется, впервые за все время нашего короткого знакомства посмотрел мне в глаза. - Ну? Ни пуха!

Несмотря на благодушную и доброжелательную, просто отеческую улыбку, у начальника 1-го Спецотдела Управления разведки при Генеральном штабе Группы советских войск в Восточной Германии полковника Бориса Игнатьевича Труткова были совершенно холодные желтые глаза.