Красная рябина

И Мурец, словно остерегаясь, чтоб ребята не передумали, на всякий случай держался подальше и только смотрел на Митьку долгим немигающим взглядом.

Было совсем темно, когда они прибыли на станцию. Пока ждали поезда, пока бабка с Натальей вспоминали, что забыто и что придется высылать посылкой, Митька с Вовкой прошли в вокзал, постояли у газетного киоска. Как один, так и другой нетерпеливо ждали отправления. Хуже нет этих последних томительных минут, когда ты весь уже в дороге, а сам стоишь на месте. И говорить неохота, да и не о чем, и не знаешь, как убить время, а главное — нельзя показывать свое нетерпение, потому что либо прослывешь бездушным, либо пустельгой, которому все равно где быть, лишь бы плыть.

Наконец ожидание кончилось. Подошел поезд, бабушка и мать засуетились, потому что поезд стоял здесь всего две минуты. Добежали до своего вагона, быстро покидали вещи и уже со ступенек стали прощаться с бабкой. Она поцеловала Вовку, Митьку, Наталью и снова прижала к себе Вовку и стояла смотрела вслед уходящему поезду. Ни руки не подняла, ни шагу вдогонку не сделала.

— Тяжело ей одной оставаться, — сказала Наталья. — А смотрите, до чего крепкая — слезинки не пролила.

На другое утро приехали в Москву. Перебрались на Ленинградский вокзал, с которого уходил поезд на Мурманск, и тут выяснилось, что ждать им до самой ночи.

— Эх, — досадовала Наталья, — целый день теряем.

— А мы за это время Москву посмотрим, — сказал Митька.

— А Москва — это вам не Орел, заблудитесь. Сидите здесь, целее будете.

Полдня проторчали на вокзале. Но к счастью, появился человек с трубой, в какую на пароходах капитаны отдают приказания на берег, и стал уговаривать пассажиров поехать на экскурсию по городу. Мать подошла поближе, стала расспрашивать. Узнала, что отсюда поедут на специальном автобусе и на нем же приедут обратно на вокзал. Узнала, что и цена подходящая. И после этого, решившись, отпустила ребят посмотреть Москву.

Сначала оба ахали, охали, толкали друг друга локтями в бок, но потом примолкли и только смотрели, не отрываясь от окна. В глазах мельтешило от людей, машин, домов. С неба сыпал и сыпал серый, нудный дождь. Чувствовалось, что за окном холодно. Лица у людей были некрасивые, замерзшие. Митька смотрел на бесконечные толпы торопливых людей и жалел их: живут тесно, как в муравейнике, никто никого не знает, все чужие. Вон какая-то тетка уронила сверток с пакетами, наклонилась, и сразу вокруг нее возник водоворот: толпа разделилась и, изгибаясь, обтекала ее, не останавливаясь; К маленькому стеклянному ларьку выстроилась длиннющая очередь, а в ларьке, кроме газет, ничего не было видно. «Ну и ну», — дивился про себя Митька.

Красная площадь, где остановился автобус и где им предложили выйти, показалась совсем не такой, как представлялась. Когда ее показывали в кино или на фотографиях в журналах, она выглядела огромной и пустой. А на самом деле была не длиннее их улицы, и на ней тоже двигались машины, шли люди…

Понравилось им только на Ленинских горах, потому что было там мало народу и много зелени. Но и то было все чересчур аккуратненько, по-нарочному: деревья, как солдатики — все одинакового роста и толщины, дорожки — асфальтовые, ни одна травиночка не пробьется.

А в общем оба были рады, когда экскурсия окончилась. Оба были как глухонемые: ничего не слышали, и говорить тоже не было сил.

С трудом боролись они с дремотой, чтоб не уснуть и не опоздать на поезд.

Зато, когда наконец в первом часу ночи объявили посадку и ребята, нагруженные вещами, дотащились до вагона, они забрались на свои верхние полки и мигом засопели, не слыша ни шумящих пассажиров, ни криков сердитого проводника. Вовка, тот аж даже начал похрапывать.

Перед самым отходом поезда в купе вошел в морской форме молоденький лейтенант. Он вежливо поздоровался с Натальей. Та не понимала в воинских званиях, но отделанная золотом форма, погоны и кинжальчик на боку внушили ей уважение, и она стеснительно подумала о своем негородском виде.

— До Мурманска едете? — спросил он ее.

— До Мурманска.

— Значит, попутчики. А это ваши? — кивнул он на верхние полки.

— Мои. — Наталье хотелось поговорить, расспросить о Мурманске, узнать, что там и как. Одно дело — когда об этом говорил Никифор, и другое дело — посторонний человек. Никифор такой… ему везде хорошо. Но говорить сейчас ночью ей показалось неудобным, и она отложила разговор до завтра.

Утром, как только Наталья открыла глаза, ее взгляд встретился со взглядом морячка. Митька с Вовкой еще спали, и Наталья, потому что все равно делать было нечего, осталась лежать.

— Как спалось? — спросил морячок.

— Спасибо, выспалась. — И только хотела завести разговор о Мурманске, как морячок спросил:

— Как там жизнь, в Мурманске? Я вчера еще хотел с вами поговорить, да поздно было.

— А вы разве не тамошний? — удивилась Наталья. — Я-то думала вас порасспросить, сама первый раз еду.

— Да ну? И я первый. Вот кончил училище и еду.

— Говорят, холодно там, ночи длинные.

— Это что… Говорят, шторма там сильные. Ледовитый океан как-никак.

Оба задумались.