Красная рябина

Постучали в одну из дверей. Никто не ответил. Толкнули дверь — она легко отворилась.

— Есть кто-нибудь?

Молчание.

Генка заглянул за пестрый полог и увидел… ноги.

— Можно? — спросила мать.

Ноги дрогнули, и из-под кровати вылез мальчик лет двенадцати-тринадцати. Оказывается, он мыл пол. Рядом стояло ведро с водой, а в руках тряпка.

— Я насчет комнаты. У вас не сдается?

— Нет, — ответил мальчик. С тряпки стекала вода, но он, видимо, нисколько не стеснялся, что его застали за таким «девчоночьим» занятием.

— Мне только сына. Я-то сама в санатории буду.

— У нас негде. Вы спросите в третьей квартире. Пойдемте, я покажу.

В чистой кухоньке резала лук городского вида кругленькая старушка.

— Ты, Сашок? — спросила она, протирая глаза.

— Я.

— Чего же ты рубаху на солнце повесил? Выгорит.

— Я, бабушка, жильцов к вам привел.

— А-а, — приветливо откликнулась старушка, — проходите, а ты, Сашок, покличь Тоню.

В комнате с нарядной мебелью было чисто. Висела на стене диковинная картина: не поймешь, что на ней — полоски и кубики; большая фотография с очень знакомым лицом и подписью чернилами: «Собратьям по искусству Петрушке и Юленьке от Ника».

Через минуту вошла девочка. Она поздоровалась и внимательно осмотрела Генку.

— Вот, Тонечка, постояльцы просятся.

— Я знаю, — ответила девочка. — Пусть. Наши не скоро приедут.

— Готовить ему или в едальню ходить будете? — спросила бабушка.

— В столовую? — не поняла мать.

— Ну да, по-вашему — столовая, по-нашему — едальня.

— Я была бы рада, если б вы смогли ему готовить.

— Только чтоб без заказу. Что нам, то и ему.

Мать посмотрела на румяную девочку, на приветливую, опрятную старушку.

— Я буду очень рада. Он в еде не капризный.

Потом договорились о цене, а Генка с тоской поглядывал во двор. Что он здесь будет делать? Мальчишка, как баба, стирает, пол моет, может, еще и обед варит, девчонка из себя взрослую корчит.

Но вечером, когда он снова вернулся сюда, все оказалось совсем по-другому. На качелях, привязанных к высокому развесистому дереву, взлетал к небу Саша. А на дереве сидела и ела какие-то ягоды вся перемазанная от них, как от черники, небольшая девчушка. Саша, заметив Генку, остановил качели, подбежал к нему:

— Пришел?

— Пришел.

— На море уже был?

— Был. Только мы еще не купались.

— Мы завтра за мидиями идем. Пойдешь с нами?

— Какими мидиями? — спросил Генка. Он в жизни ни о каких таких мидиях не слыхивал.

Слезла с дерева и девочка. Она была в одних трусиках, и все ее смуглое тело было в черных пятнах, особенно перемазаны были руки и лицо.

Генка поднял голову и увидел, что все дерево усыпано ягодами, похожими на крупную малину или, скорее, ежевику, потому что они были черными.

— Это как называется?

— Что? Дерево? — удивился Саша. — Шелковица.

— Никогда не слыхал.

— Да ты что! Его еще тутовым деревом называют, а листьями шелковичных червей кормят.

— A-а, так это оно и есть?

— Ну да. Так пойдем завтра?

— А кто еще пойдет?

— Я, Алла, — показал он на перемазанную девочку, — Тоня.

— И она пойдет?

— Тоня-то? Конечно, пойдет.

Генка вошел в комнату и замер. Перед зеркалом, завернутая в пеструю скатерть, стояла Тоня. Волосы ее, подколотые гребнем, черной тучей вздыбились над макушкой. Она пристально следила за своим отражением. Поклонилась, вытянула руку вперед:

— Привет вам, сеньоры, — и увидела Генку.

Никогда не видел Генка, чтоб люди так краснели. Казалось, еще немного, и кровь брызнет с Тониных щек.

— Ты что подглядываешь? — закричала она.

— Я не подглядываю, тебя Сашка зовет.

— Мог бы постучаться.

— А я откуда знал, мне бабушка сказала «иди в комнату», я и пошел.

— А чего Саше надо?

— Завтра за мидиями идем, договориться.

Раным-рано — солнце еще только подымалось над горизонтом — отправились к морю.

У дома с голубой черепичной крышей Алла остановилась и, открыв дверь, крикнула в подъезд:

— А-ууу!

Подъезд весело подхватил ее голос и гулко понес по этажам.

Город остался позади. Лишь изредка попадались маленькие деревянные дома, до половины скрытые розовыми мальвами.

Первой по кромке моря бежала Алла. Она то и дело наклонялась, подбирала умытую, чистую ракушку, обточенный морем осколок стекла, интересный камушек.

Последней степенно шагала Тоня. Она скинула сарафан, и голову держала высоко поднятой, чтоб лицо загорало ровно.

Саша вдруг поднял ржавое без донышка ведро и понес его.

— Зачем тебе?

— В утиль, зачем еще.

— Сейчас ведь каникулы.

— А я для себя.

«Наверное, бедно живут, — подумал Генка, — денег не хватает». Он тоже стал оглядываться вокруг, не увидит ли еще что-нибудь подходящее. Но, как нарочно, берег был пуст. Золотился под солнцем песок и тянулся ровной полоской до самого горизонта. Ничего не было, кроме песка, моря и неба, бездонно синего и заманчивого.

— Вот почему, скажи, когда долго смотришь на небо, так и тянет полететь? — сказал Генка.

Саша подумал немного.

— Наверное, потому, что человек когда-то летал. То есть не человек, конечно, а предки… вот те, от которых млекопитающие… Птеро… не помню, как называются, ну, в общем, птицы древние.

— Человек от обезьяны, — неуверенно возразил Генка.