Красная рябина

И тут Генка почувствовал, что ему сейчас больше всего на свете хочется своего, северного. Рыбы, кислой брусники, мягкой, с неуловимым вкусом морошки… прохладного ветерка.

…Генка, Митька и Микола сидели на песке у дороги: ожидали машину с корзинами.

— Во рту пересохло, — пожаловался Генка.

Митька, усмехаясь, вытащил из кармана три спелых помидора, дал Генке один, другой протянул Миколке.

— Где взял?

— Где взял, там нету.

— Сладкие, — сказал Микола, доев помидор.

— Ешьте, мне не жалко, — Митька вытащил из другого кармана еще два помидора.

Съели и эти.

— Хороши?

— Хороши. Одно плохо — мало.

— Пошли сегодня вечером, — зашептал Митька, — целую фуражку наберем.

— Вон что, — протянул Микола. — Своровал?

— Подумаешь, «своровал»! — огрызнулся Митька. — Две штучки и взял-то…

— А если ребятам сейчас рассказать?

Митька вскочил, злобно уставился:

— Сами сожрали, а на меня теперь валите! — и побежал от них.

— Дурной он какой-то, — сказал Генка.

— Да нет, ничего. Его дома много дерут ни за что ни про что. А так хлопец он ничего. — Микола приподнялся и стал звать Митьку. Но тот был уже далеко.

— Жаль, у вас моря нет или реки хоть какой, выкупаться бы сейчас.

— А у вас есть?

— Еще бы! Часть Ледовитого океана — Белое море. Слыхал?

— Проходили. Холодно небось?

— Летом, что ли? Нормально. Не жарко, конечно. Зато у нас солнце сейчас не заходит.

— Тоже проходили. Только не пойму — оно и ночью, как вот сейчас, светит?

— Нет, ночью над горизонтом плавает.

Микола хмыкнул:

— А как же спите?

— Так и спим. Привыкли. А некоторые окна завешивают.

— Чего только на свете не бывает, — вздохнул Микола. — Скоро вон на Марс полетят, тоже диковинок насмотрятся.

— На Луну сначала, Марс-то дальше.

— А чего на Луне делать? А на Марсе, может, кто есть.

— Там атмосферы нет.

— «Атмосферы»! — хмыкнул Микола. — Вон у вас солнце не заходит, — ничего, привыкли. А там, может, люди… ну не люди, а эти, как их…

— Марсиане, — подсказал Генка.

— Ну да, марсиане. Может, они привыкли без атмосферы, другое что-нибудь себе придумали, другим чем дышат. А может, привыкли и вовсе не дышать.

— А правда, может, и в самом деле так.

Каждый вечер подсчитывали, сколько собрано за день. Ребята шумели, спорили, много или мало, ругали лодырей.

Один раз Генка услышал, как Настя выговаривала Митьке:

— Вон человек с городу управляется, тебе бы вполовину так.

— А знаешь, — сказал Генка Миколе, — если бы вы тогда не пришли с Настей, не знаю, что бы я сейчас делал.

Генке страшно стало: представил себе, как бродит он, точно сонная муха, по селу без дела, без цели.

— Ох, и тошно мне было, что ушел.

— Хиба ж я не знаю, — усмехнулся Микола. — Це Настька придумала звиняться.

Генка оторопел:

— А… откуда ж она узнала?

— Дозналась, як ты с тем кабанчиком лаялся.

— С каким кабанчиком?

— В гамаке который. «Раз, — говорит, — с ним лается, значит, сам не такой».

Генка вспомнил толстую ногу, похожую на окорок. Действительно, кабанчик.

— Там же никого не было, когда мы ругались?

— У нас тут все про всех знают, — серьезно ответил Микола.

— Плохо же так.

— Почему плохо? Плохое делаешь — тогда плохо, а так чего же скрываться?

Что-то очень знакомое сказал Микола. Погоди, погоди… Да ведь эти же самые слова говорил и отец. Надо же! Микола здесь, отец там, а думают совсем одинаково. Что он там сейчас один делает? Скучает, поди, без них. Придет домой, и поговорить не с кем.

— Микол!

— А?

— Я… что-то домой захотел. — Генка отвернулся.

Наверное, правду говорят, что мысли могут передаваться на расстоянии: на другое утро от матери пришла телеграмма.

«Поезд 23 вагон 5 едем домой».

Отец, похудевший и взволнованный, встречал их на вокзале.

— Ну и ну, словно из Африки — черные.

Он хотел взять чемоданы, но Генка не дал, сам поднял. Раньше бы такие чемоданы Генка не осилил: набитые фруктами и банками с вареньем, они были довольно тяжеленьки.

— Спортом занимался? — понимающе спросил отец.

— Работал.

— Господи, что же Дора смотрела? — ахнула мать.

— Я сам, тетя Даша смотрела, чтоб я ел побольше.

Мать засмеялась:

— Это она всегда умела. Меня тоже в детстве пичкала.

Во дворе уже знали, что Генка приехал. Когда, поужинав, он вышел подышать воздухом, ребята кучкой сидели на крыльце.

— Здорово! — весело крикнул Генка.

Никита улыбнулся своей мягкой, доброй улыбкой.

— Выросли твои за лето. Ha-ко вот винограду им дай. — Генка протянул ребятам большой, сделанный из газеты куль.

— Спасибо, а сам что же?

— Хватит с меня. Ешьте, еще принесу.

Ребята загорели за лето, как-то вроде изменились.

У Костьки под мышкой потрепанный футбольный мяч.

— Сыгранем? — спросил Генка.

— Ты, что ли, играть будешь?

— А что? Давай на пару. Никита с Витькой пусть вон судят.

— Интересно… — протянул Костька.

Генка взглянул в прищуренные глаза Костьки. Ну совсем как еж. Чего он, чудак, ерепенится? Генка улыбнулся. Костькины губы дрогнули и тоже медленно поплыли в улыбке.

Гоняли мяч до тех пор, пока чуть не высадили окно в Витькиной квартире.

— Хватит, — взмолился Витька, — лучше завтра на пустырь пойдем, там поиграем.

Потные, раскрасневшиеся, ребята сели на скамью.