Красная роса (сборник)

гарантировать того, что где-то в тумане не прячется опасность — из малюсенького, почти

незаметного костерка может разгореться большой пожар.

Подобно тому как знающий терапевт выстукивает и выслушивает легкие человека,

разыскивая и опасаясь найти в них почти незаметное место воспаления, так и Роланд ощупывал

взглядом живой организм леса. И чем больше всматривался, тем тревожнее становилось у него

на сердце — интуитивно чувствовал, что что-то опасное притаилось там, в пятнадцатом квадрате,

вблизи Тали, как раз в том месте, где она почти обрывается.

Лишь на какой-то миг заметил Роланд в пробеле густого тумана вытянутую в сторону струю

дыма и золотисто-красный взблеск.

Встревоженно глянул вниз, поискал глазами Ивана Матвеевича. Увидел своего кумира

невдалеке от дома и сразу не поверил собственным глазам: лесничий обнимался с какой-то

женщиной. Можно было бы и не удивляться — лесничий имел жену, обниматься с ней ему бы

никто и никогда не запретил, но Роланд точно знал, что врачиха в такое время пребывает на

своем медпункте — это раз, а кроме того, было известно, что Иван Матвеевич скорее дал бы руку

на отсечение, чем позволил себе на людях ласкать Ольгу Карповну. Роланд начал всматриваться:

что же это за Дульцинея у Ивана Матвеевича объявилась? И поскольку зрение имел острое, то

быстренько и раскумекал: да это же ту самую новенькую обнимает старый Иваненко, ту

красоточку. Нет, не думайте, Роланд не бросится в драку, он ни слова не скажет сопернику, даже

виду не подаст, что видел его жалкие залеты, просто-напросто он им помешает и тем спасет

неопытную Золушку.

Иван Матвеевич и Инесса были беспредельно счастливы. Голова дочери лежала на

отцовской груди, руки крепко держались за отцовские плечи. Ивану Матвеевичу виделось:

держал он на руках младенца, свою маленькую дочь, свою вымечтанную Инессу, а она

доверчиво прижималась к отцовской груди, согревала его своим теплом. И оттого он чувствовал

себя на седьмом небе.

Первым нарушил молчание отец.

— Приехала меня судить, дочь?

— Дети не имеют права осуждать родителей, — ответила она после паузы.

— Я счастлив, что ты даже без отцовской заботы выросла умницей.

— Детей воспитывают не только родители…

Иван Матвеевич не почувствовал и не заметил колючки.

— А дети родителей судить все же имеют право, дочь, и должны судить… — молвил

печально.

Инесса сняла руки с плеч отца, отвела глаза.

— Так или иначе, а дети обязательно подвергают суду все дела родителей, родительское

поведение, родительский быт. Они или отрицают их, или принимают, продолжают традиции…

Инесса постепенно оттаивала. Тайком ловила отцовский взгляд и внимательно слушала.

— Мы, старшие, родители ваши, живем не сами по себе, не каждый для себя. Мы живем в

обществе, и что бы ни делал каждый из нас, это так или иначе вливается в общее дело.

Инесса вздохнула — очень уж на политграмоту похоже, неужели отец не умеет

разговаривать другими словами? Или, может быть, хитрит, нарочно уводит в сторону?

Иван Матвеевич не собирался избегать острого разговора.

— Поэтому, дитя, если судить нас, старших, всех вместе, то правда будет за нами: мы

делали и делаем доброе дело. Если же брать каждого из нас в отдельности, то здесь совсем иное:

одними родителями дети гордятся, стремятся им подражать, а некоторых…

Инесса снова подняла голову, поняла, что отец говорит о высшей правде жизни,

заглядывает вглубь, судит по своему высокому счету.

— Если судить именно так, — продолжал Иван Матвеевич, — то я как отец, безусловно, не

принадлежу к категории тех, кем родные дети должны восторгаться. Оправдываться вроде

невозможно: как ни суди, а я перед тобой виноват, дочь. Вот и поразмысли своим взрослым

умом, как быть с таким отцом — простить его и считать отцом или забыть о нем. Скажу тебе

только одно: можно и осудить, и оправдать, в зависимости от того, как судить и какими глазами

на все это взглянуть.

Дочь клонилась головой отцу на грудь, а он осторожно и нежно гладил ее непокорные

волосы. Она перебирала в своей памяти все сказанное. Если бы отец стал оправдываться, она не

поверила бы в искренность оправданий; если бы он безоговорочно осудил себя, то и тогда бы

она не поверила до конца, что это так. Из всего того, что увидела и узнала за последние дни от

матери, от Касалума, от Ольги Карповны и, наконец, со слов самого отца, сделала вывод: все не

так, как ей казалось. Не только отец повинен…

— Я не собираюсь… не в силах ни судить, ни оправдывать… — сказала она тихо.

— А я не собираюсь оправдываться, дочь… — прошептал он. Что-то сдавило ему горло.

— Моя мама не виновата? Не виновата? — она вопрошающе заглянула отцу в глаза.

— Женщины, дочь, всегда во всем правы. Во всяком случае, со своей точки зрения.

— Вы ее обидели?