Красная роса (сборник)

Свидетельствование Качуренко оказалось ненужным. Почему именно — так и осталось

навсегда тайной: больше бухгалтер в подвале не появлялся. После коротенького допроса у

высокого чина новоявленной власти, офицера, который отныне считал себя хозяином Калинова,

посадили соседа Качуренко в кузов автомашины и увезли. Увезли туда, откуда еще никто не

возвращался…

IX

Ефрейтор Кальт принял свою команду в полдень в казарме лейпцигского гарнизона и,

невзирая на августовскую жару, сразу же принялся сколачивать ее в монолитную боевую

единицу.

На нем был новенький, только что надетый, пропахший нафталином и крысами зеленоватый

пиджак, такие же штаны со смятыми складками по бокам, на ногах поскрипывали блестящие

сапоги с прямыми голенищами, в которые еле вмещались толстенные икры. И все же если бы не

ефрейторские погоны, даже пилотка на голове не придала бы его фигуре тот воинственно-

стандартный вид, под который подгонялись солдаты вермахта.

Сугубо штатской птицей был ефрейтор Гуго Кальт, хотя и гордился званием ветерана. В

годах был уже ефрейтор, морщинист, лыс и толст. Под его командование попали такие же, как

он, либо немного моложе вояки да еще зеленая молодежь, которую надлежало учить и

приспосабливать к военному делу.

Надменно прохаживаясь перед строем, он сурово супил брови, жевал суховатые губы,

придирчиво прищуренным взглядом полководца осматривал своих подчиненных.

Активный член нацистской партии и натренированный оратор, ефрейтор Кальт на военной

службе решил прежде всего вышколить подчиненных до такого состояния, чтобы они перестали

быть самими собой.

Похлопывая себя ладонями по бедрам, ефрейтор Кальт разглагольствовал:

— Солдаты фюрера! Я вас приветствую… Я ваш непосредственный командир, ваш отец…

Остановившись посередине строя, по-хозяйски пересчитал глазами подчиненных начиная

справа, затем обратно, задал каверзный вопрос:

— В доблестной армии фюрера какое воинское звание считается самым высоким?

Солдаты, разные по возрасту, одетые точно так же, как и их отец-командир, в зеленовато-

серую мятую униформу, молча поедали ефрейтора глазами. Черт его знает, какое звание в

вермахте самое высокое, это одно; а второе — все здесь были уже достаточно вышколены

жизнью, поэтому лучше молчи, пока тебя не взяли за глотку.

Ефрейтор Кальт ответа долго не ждал, не придирался к кому-либо лично, он остался,

видимо, доволен дружным молчанием. Зашагал перед строем, поучающе изрек:

— Солдаты, самое высокое звание у нас, немецких воинов, есть звание ефрейтора.

Почему? — Он остановился на фланге, остро пронзил шеренгу взглядом. — Сам великий фюрер

носит это звание. Звание ефрейтора. Он мог бы взять себе звание фельдмаршала,

генералиссимуса. И нация одобрила бы эту акцию. Но фюрер этого не пожелал. Остался

ефрейтором. Почему? — Кальт направился на противоположный фланг. — Потому, что мир падет

к ногам ефрейтора Адольфа Гитлера так же, как он пал бы к ногам генералиссимуса Адольфа

Гитлера, ясно?

Солдат Ганс Рандольф в широковатом мундире, в штанах, рассчитанных разве что на

ефрейтора Кальта, в просторных сапогах чувствовал себя не только не солдатом и даже не

человеком, а черт знает чем. Вся эта униформа была ему нужна, как свинье уздечка, а служба в

армии, да еще в горячее военное время, — все равно что чирей на заднице. Он стоял

окаменевший, держался по команде «смирно», слушал науку ефрейтора, а сам думал: «Попал,

Ганс, ты на эту войну, как кур в ощип».

— Тот не солдат, который не стремится дослужиться до ефрейтора, — разглагольствовал

перед строем Кальт, а Ганс Рандольф думал о своем: «Дурак, нужен мне твой чин, как

солдатский, так и ефрейторский».

— Великий фюрер, самый почетный среди ефрейторов, на золотой тарелке подарит каждому

немцу целый пир, расстелет под ноги украинские степи, положит на стол украинский хлеб и

шпик, с головы до ног оденет немецких фрау в соболиные шубы, а каждой немецкой скромнице

медхен наденет на пальчик золотой перстень с драгоценным сибирским камешком, чтобы не

стыдно ей было встать к венцу с храбрым немецким солдатом…

Ганс теперь часто вспоминал такие уже далекие и такие горькие времена. Был еще

подростком. Дружил с Куртом Вебером, мальчиком на год старше, сыном литейщика Вебера.

Единственным другом был он у Курта, так как никто с ним не хотел дружить. Вскоре близкие

соседи стали обходить стороной не только самого Вебера, но и всю его семью. Гансу это было

безразлично. Терять нечего. Он рос полусиротой, отец недолго жил после ранения на фронте,

мать о сыне мало заботилась, ее совсем не интересовало, где малыш ночевал, что ел, чем