Красная роса (сборник)

переносит беду достойно, ведет себя, как положено настоящему человеку перед лицом большой

опасности.

Со жгучим сожалением в сердце смотрел на него Качуренко. Он в самом деле любил Павла

так, как можно любить только сына, кому-то, может быть, хмурым, неуклюже сложенным

показался бы парень, а для Андрея Гавриловича он был красавцем, настоящим казаком с теми

грубовато-нескладными чертами, которые и являются эталоном мужской красоты.

— Уважаемый Качуренко, — лениво процедил Хаптер, — присмотритесь-ка внимательно к

человеку, сидящему перед вами…

Удивлялся Андрей Гаврилович — откуда у парня такая выдержка, такая сила воли? Словно

эта комедия с очной ставкой его и не касается. А может, боится, что, взглянув на своего

недавнего шефа, невольно выскажет свою боль, смягчится, не желая того и сам, поведет себя не

так, как надо… Но Андрею Гавриловичу хотелось встретиться с глазами Павла, передать ему

собственную решительность, поддержать хлопца. Слышал от кого-то, что каждый человек

владеет гипнотической силой, может заставить другого оглянуться, захотел проверить и себя, но,

видимо, его сила уступала силе Цвибля, который, как магнитом, притягивал Павла.

И все-таки произошло так, как он хотел, — Павло Лысак покорился гипнотической силе

взгляда Качуренко. Словно ненароком взглянул на него и невольно ужаснулся. Перед ним

пошатывался почерневший, словно опаленный молнией, чуть живой человек, в котором если что

и подавало признаки жизни, так разве глаза, широко раскрытые, настороженные, глаза

страдальца, полные сочувствия, любви и предостережения. И шевельнулось в груди Павла что-то

тяжелое, откликнулось болью, не выдержал он этого еще живого, но уже мертвого взгляда

человека, который еще недавно был для него всем, и он обессиленно опустил глаза.

— Знаете ли, уважаемый Качуренко, этого человека?

Андрей Гаврилович ждал этого вопроса, ждал с того момента, когда Павло вошел в комнату;

к трудно пережитым дню и ночи в холодном, склизком подземелье добавилась безысходность, в

которую попал вот сейчас… Надо было отвечать, обязательно подтвердить: «знаю» или «не

знаю». Третьего ответа быть не могло. «Не знаю?» Но пойдет ли это на пользу? Не ему,

Качуренко, для него все это уже не имело никакого значения. «Знаю?» Но как это воспримет

Павло, не подумает ли, что человек, который заменял ему отца, при первой же опасности

предал?

Качуренко молчал. Ждал чуда. Может, Хаптер обратится к Павлу, может быть, задаст ему тот

же вопрос? Пусть лучше он… И невольно побледнел от самой мысли. Разве ж хлопцу будет легко

это сделать?

Цвибль вертел в руках ножик для разрезания страниц в книгах, зорко присматривался,

видимо, чувствовал, какой критической точки достигла очная ставка, и с нетерпением ждал

развязки.

Но… Как это часто бывает в жизни, именно в самую критическую минуту, в тот миг, когда

должно было произойти что-то особенное, неожиданно возникла ситуация, которая все

разрушила, свела на нет.

Дверь резко отворилась, и в кабинет Цвибля без предупреждения, не спросив разрешения,

ворвался насупленный ефрейтор Кальт, верховный главнокомандующий вооруженными силами

калиновского гарнизона. Было похоже, эта высокая должность давала ему право общаться с

комендантом панибратски и, появляясь на глаза в любую минуту, стучать о пол огромными

сапожищами с ровными, как самоварные трубы, голенищами, звонко щелкать металлическими

подковами на каблуках.

Допрос прервался, начался шумный, многословный рапорт ефрейтора Кальта

ортскоменданту Цвиблю. Комендант слушал не мигая, а ефрейтор Кальт громовым голосом,

приложив руку к козырьку, докладывал про солдата Ганса Рандольфа, который бесследно исчез…

Конечно, Андрей Качуренко из этого доклада не понял ни слова, разве что уловил имя

какого-то Ганса…

XIX

Тем временем Ганс Рандольф стоял перед партизанами, его судили как военного

преступника.

Гансу Рандольфу все, что с ним произошло, было непонятно. Казалось, он видел ужасный

сон и с нетерпением ждал, что он вот-вот прервется, развеется, но сон не проходил.

Ганс помнил, как его оторвали от земли, молниеносно подбросили вверх, он зарылся лицом

в песок, ни крикнуть, ни пошевелиться. Руки скручены за спину.

«Вас ист…» — прохрипел было Ганс, но его рот еще глубже зарылся в песок, а голос сверху

приказал:

— Молчать! Не то капут!

Ганс сразу понял, что парень, которого он так неосмотрительно недооценил, хотя и на

ломаном немецком языке, может общаться с тем, кому вяжет руки за спиной, а главное, если

судить по силе и умению валить на землю противника, конечно же способен легко сделать

«капут».