Красная роса

Только на широком, захламленном дворе, огороженном тщательно отесанными сосновыми жердями, прибитыми к дубовым столбам в два ряда, окруженный своими конвоирами и одетыми в какие-то несуразные одежды стариком со старухой, оглушенный лаем вертлявого Жучка, который сразу же почувствовал в нем смертельного врага, наскакивал с разных сторон, хотя его никто и не натравливал, Ганс Рандольф окончательно понял, что все, что с ним произошло, было не сном, а самой ужасающей действительностью. И убедила его в этом старуха, похожая на какое-то странное существо. На ней были огромные растоптанные сапоги, сшитые из старой киреи, простроченные по бокам рыжими нитками так, что казалось, эти сапоги, были созданы из густого нитяного плетения; сборчатая полотняная юбка, окрашенная ольховым соком и сшитая из десяти кусков, покрытая старой клетчатой поневой, приданым покойной матери; могучую округлую грудь и живот прикрывал рабочий передник; на голове, поверх очипка — носила его, как и каждая порядочная молодица, до преклонного возраста, так как вовсе не считала себя старухой, — торчал рожок-треугольник, образованный старым платком, который, по мнению Гаврила, нисколечко не старил его подругу.

— Го! А это что за чучело такое? — спросила тетка Приська после того, как поздоровалась с племянницей и внуком. — Где это раздобыли такого долговязого? Не немец ли?

Ганс видел, что речь шла о нем, и понимал, что эта аборигенка дивится его жалкому виду: штаны не хотели держаться на веревочке, сползли чуть ли не до коленей и норовили опозорить своего хозяина.

— В зубах держит?.. — не переставала удивляться тетка, а дядька Гаврило тем временем не штанами Ганса интересовался, а настороженно косил на лес, бдительным глазом пробуя заглянуть за молочный занавес, расспрашивал Спартака:

— Следом не идут? Вас кто-нибудь видел?

Тетка Приська, услышав этот вопрос, присоединилась к Гаврилу:

— На какого черта вы притащили сюда эту нечистую силу? Где вы взяли его, окаянного?

Спартак объяснил, что пленный немец является самым удобным способом для транспортировки поклажи. Тетка уж было и рот раскрыла, чтобы высказать свое отношение к такого рода затеям, но Кармен ее опередила, сказала, что Спартачок совершил подвиг — взял в плен немца, который мог арестовать их самих.

— Вот тебе и Партачок! — довольно сузила и без того узкие, по-монгольски раскосые глаза тетка. А я все думала — дитя.

Когда же услышала, что сестра Платонида велела в первую очередь передать привет какой-то двоюродной тетке, так и пронзила глазом Гаврилу.

— А я же тебе говорила… Беги немедленно, зови Явдоху.

Гаврило закашлялся, быстро принялся сворачивать цигарку из такой крепкой и вонючей махры, что ее слышно было в лесу за километр, а сам все посматривал в ту сторону, откуда родственники притащили на подворье пленного.

Затем кивнул головой.

— Да придется, придется… Если не перебежали в другое урочище, они же теперь… они же того… на заячьем положении.

Идти на розыски ему не пришлось. Уже совсем рассвело, бело-молочный туман стал похожим на разведенную сыворотку, и из нее явилась знакомая фигура Саввы Дмитровича Витрогона, который для Гаврила и Приси и поныне был самым высоким начальством.

Спустя какой-то час великий знаток истории древнего мира, интерпретатор всеобщей истории человечества Гай Юлий Цезарь, а проще калиновский учитель Лан, старательно добывая из памяти все слова и фразы немецкого языка, который он в свое время изучал, придирчиво выспрашивал у обескураженного и оторопевшего Ганса военные тайны. Расспросили его о вчерашней операции Кальта в лесу, узнали, что их партизанская база уже разрушена, а выдал ее сам шеф Калинова.

— Неужели Качуренко? — даже задохнулся Нил Силович Трутень.

— Вранье! Провокация! — рассвирепел Агафон Кириллович Жежеря.

— Переспросите еще раз, — сурово насупив широченные брови, приказал прокурор Голова и многозначительно переглянулся с судьей.

Переспрашивали, уточняли, допрашивали перекрестно — получилось одно: нежданных гостей при вступлении их в поселок встретил именно шеф этого же поселка. И именно ефрейтор Кальт официально сообщил солдатам, что шеф района, представитель самой высокой власти, добровольно сдался завоевателям и начал им помогать.

— А мы здесь ждем! — сурово пробасил после глухой паузы Исидор Зотович Голова, слова его прозвучали как самое суровое обвинение Качуренко.

Откликнулся Роман Яремович Белоненко. Его голос в утренней тишине прозвучал незнакомо, по-новому, с командирскими нотками. Комиссар принимал на себя всю полноту командования.

— Усилить охрану, организовать патрулирование. Мы с товарищем Кобозевым идем в разведку, узнаем, в каком состоянии наши базы. Старшим в лагере остается товарищ Витрогон.

— А может быть, Витрогон лучше бы… Он дорогу в лесу знает.

— Дорогу покажет Гаврило. Витрогон, если что, выведет группу в надежное место.

Когда уже разведчики вышли из лагеря, Кобозев спросил:

— А с этим как? С пленником?

— Судить будем…

Вскоре над Гансом Рандольфом начался народный суд.

XX

В кабинет Цвибля неслышно вплыла секретарша, нежно проворковала: