Красная сестра

Малкин: кот настоятельницы Стекло.

Аргус: охранник в Хэрритоне.

Дава: охранник в Хэрритоне.

Джон Фаллон: охранник в Хэрритоне.

Гербер: могильщик.

Джейми Лендер: заключенный, казненный в Хэрритоне.

Красный Класс

Пролог

Очень важно, убивая монахиню, не забыть привести с собой армию достаточного размера. Для сестры Шип из монастыря Сладкого Милосердия Лано Таксис привел двести человек.

Стоя у фасада монастыря можно увидеть как северный лед, так и южный, но более прекрасный вид открывается на плато и узкие земли. В ясный день можно заметить побережье и море Марн — слабый намек на синеву.

В какой-то момент мучительно долгой истории, народ, знание о котором утрачено, возвел на плато тысячу двадцать четыре колонны: коринфские гиганты, толще тысячелетнего дуба, выше высочайшей сосны. Каменный лес, безо всякого порядка и рисунка от края до края, так, что нигде не было больше двадцати ярдов до какой-нибудь из колонн. Сестра Шип ждала среди этого леса, одинокая и ищущая свой центр.

Люди Лано начали рассредоточиваться между колоннами. Шип не видела и не слышала приближения врага, но знала его расположение. Она уже видела, как они ползли вверх по западной тропе из долины Стикс, по трое и четверо в ряд: наемники-пеларти с лед-окраин, носящие меха белого медведя и снежного волка поверх кожаных доспехов, некоторые с обрывками кольчуг, старых и темных или ярких, как новые, в зависимости от удачи. Многие несли копья, некоторые мечи; у каждого пятого был короткий лук из изогнутого рога. В основном это были высокие мужчины, светловолосые, с короткими или заплетенными в косы бородами, женщины с синими полосами на щеках и лбу, похожими на лучи холодного солнца.

Настало мгновение.

Весь мир и многое другое устремилось в бесконечность, чтобы достичь этого удара твоего сердца, кричащего сквозь годы. И если ты позволишь этому случиться, вселенная, не переводя дыхания, протолкнется через эту раздробленную секунду и помчится к следующей, в новую вечность. Все, что есть — отголоски всего, что когда-либо было, корни всего, что когда-либо будет, — должно пройти через это мгновение, которым ты владеешь. Твоя единственная задача — остановить его, сделать заметным.

Шип стояла без движения, ибо только когда ты действительно неподвижна, ты можешь быть центром. Она стояла без звука, потому что слушать можно только молча. Она стояла без страха, ибо только бесстрашные могут понять опасность.

Ее — тишина леса, укорененное беспокойство, медленность дуба, быстрота сосны, кипящее терпение. Ее — безмолвие ледяных стен, обращенных к морю, прозрачных и глубоких, голубые тайны, холодом вставшие против правды мира, терпение эонов, сложенных стопкой против внезапного падения. Ее — неподвижность рожденного в скорби младенца, замершего в своей колыбели. И его матери, застывшей в своем открытии, мимолетном и вечном.

Шип хранила молчание, которое состарилось еще до того, как она впервые увидела свет этого мира. Тишина, передаваемая из поколения в поколение, покой, который заставляет нас смотреть на рассвет, невысказанный союз с волной и пламенем, который позволяет и тому, и другому взять всю речь из языков и заставляет нас стоять перед волнами и зыбью воды — или ждать, чтобы стать свидетелями всепоглощающего танца радости огня. Ее — безмолвие отвержения и детской обиды: немота, неведение, шрам на долгие годы. Ее — невысказанное все первой любви: косноязычие, нескладность, отказ запятнать столь острое и золотое чувство чем-то столь грубым, как слова.

Шип ждала. Бесстрашная, как яркие и хрупкие цветы, открытые небу. Храбрым может быть только тот, кто уже проиграл.

До нее донеслись голоса, пеларти перекликались друг с другом, теряя из виду своих на изломанных пространствах плато. Крики разносились по ровной земле, эхом отражаясь от колонн, вспышки факелов, множество приближающихся шагов. Шип повела плечами под броней из черн-кожи. Она сжала пальцы каждой руки вокруг острого веса метательной звезды, ее дыхание было спокойным, сердце бешено колотилось.

— В этом месте за мной следит смерть, — выдохнула она. Совсем рядом раздался крик, между двумя колоннами мелькнули фигуры, пронесшиеся через проем. Много фигур. — Я — оружие на службе Ковчега. Те, кто пойдет против меня, познают отчаяние. — Ее голос повысился вместе с напряжением, которое всегда предвещало бой, жужжанием в скулах, стеснением в горле, ощущением того, что она находится глубоко внутри собственного тела, а также над ним и вокруг него одновременно.