Красная таблетка. Посмотри правде в глаза!

Начни человек с изучения самого себя, он понял бы, что ему не дано выйти за собственные пределы.

Блез Паскаль

Если мы хотим понять, что такое этот самый Рок, нам нужно прежде всего честно взглянуть на свою «человечность».

А нам ведь столько про неё всякого понарассказывали — что мы, мол, «личность», что у нас есть «самость», что мы «ответственны за свой выбор», что перед нами «все пути открыты» и т. д. Но так ли это?

В конце девяностых — тех самых «лихих девяностых» — я подрабатывал психиатром в детском приюте. И это, надо признать, был весьма отрезвляющий опыт.

Времена царили тогда, кто помнит, непростые: безработица, подчас даже голод, заказные убийства, проституция, наркомания. Так что «потерянных» детей в городе было много. В нашем приюте их держали до решения суда, а потом — или обратно в семью, или в детдом.

Моя задача была оценить психическое состояние ребёнка, заполнить его медицинскую карту и дать соответствующие рекомендации персоналу.

Но в случае, о котором я хочу рассказать, всё это было сделать, прямо скажем, непросто.

Едва я оказался в тот вечер на пороге приюта, как на меня тут же напала медсестра:

 — Доктор, идите сразу в кабинет! Мы их там заперли пока. Грудничком занимаемся, а с этими что делать — ума не приложу!

Честно говоря, сотрудников приюта, видавших всякое, удивить чем-то было трудно, поэтому я сразу напрягся. И не зря.

 — Пару часов назад привезли, — продолжала сестра, пока мы шли по коридору. — Наркоши проклятые! Держали детей в кладовке. Все в ссадинах. Привязывали они их, что ли?.. Я даже не знаю, сколько им лет!

В дальнем углу комнаты, сжавшись в комок, сидела девочка. Под кушеткой для медицинского осмотра послышалось странное резкое ёрзанье, и кто-то там замер.

 — Под кушеткой — двое, — сказала медсестра. — Мальчик и мальчик.

Постояв так несколько секунд, я пошёл за игрушками в игровую комнату. Вернувшись, положил их перед кушеткой, а сам сел за стол.

Некоторое время я что-то писал, изображая полное безразличие. И лишь краешком глаза подглядывал за детьми.

Когда они стали подавать признаки жизни, я снова вышел — на сей раз за печеньем и конфетами.

Не помню, сколько всё это продолжалось, пока, наконец, дети привыкли к моему присутствию.

Подкроватные малыши выползли из своего убежища и принялись разглядывать игрушки. Девочке я предложил сладкое и сказал, что она может дать его братьям.

На вид ей было лет десять. Речь она освоила плохо — говорила отдельными словами, едва их выговаривая. С трудом понимала, а то и вовсе не понимала элементарные вопросы.

Впрочем, братья — одному было на вид около шести, а другому где-то четыре — не говорили вовсе.

Сообразив, что им ничто не угрожает, они стали кричать, визжать, драться, не производя при этом никаких членораздельных звуков.

Передвигались мальчики на четвереньках. Старший мог встать на ноги, но, сделав пару шагов, тут же пригибался к младшему, и начиналась очередная потасовка. Если их разлучали, их охватывала самая настоящая паника.

Девочка была похожа на застывшую в летаргии восковую фигуру. Она никогда не училась в школе и почти не выходила на улицу.

Родители-наркоманы держали детей запертыми в кладовке, а сама квартира, судя по всему, была обычным по тем временам наркопритоном. В таких условиях и выросли эти городские «маугли».

«То, что нам кажется «случайностью», есть лишь наше восприятие закономерностей, осознать работу которых мы зачастую просто не в силах».

Целенаправленно подобных экспериментов на людях, конечно, никогда не ставили, но науке известно множество случаев подобных мауглеоидов[13].

Речь идёт о детях, которые росли вне нормального человеческого общения — кто-то среди животных, кто-то среди таких животных, как родители этих моих пациентов.

Впрочем, в отличие от киплинговского Маугли, мауглеоиды ничем, кроме внешних признаков, не похожи на человека. Дети-волки ведут себя как волки, дети-обезьяны — как приютившие их обезьяны, а дети-овцы (встречались и такие) бегают за стадом и блеют наподобие овцы.

Но если родителей этих детей, изъятых из наркопритона, можно назвать «зверями» лишь в переносном смысле этого слова, в этическом, то их дети действительно были, как бы ужасно это ни прозвучало, самыми настоящими зверюшками — без личности, без языка, без способности к человеческому мышлению.

Не знаю, как передать вам своё ощущение от взаимодействия с такими «человеческими детёнышами», но поверьте — это страшное, почти парализующее зрелище.