Красная тетрадь

Для того чтобы прийти в себя, я попытался сжать израненные пальцы, причинить себе боль. Все просветлело, устаканилось, мир остановился и зафиксировался.

А потом я увидел, что под лопнувшей кожей на пальцах пузырится плоть. В самом деле, это чувство нельзя описать, Боря все правильно сказал. Но я ощутил, что я могу продолжить себя и это легко, как вытянуть руку, и это очень естественно.

Из ранок на пальцах резко вырвались ленты плоти. Они были не шире пластинки жвачки, удивительно ровные кусочки мяса. Я думал, что управлять ими будет сложно, а оказалось, что это легко. Тонкая, конечно, работа, но не тоньше, чем шнурки завязать.

Мир вокруг светлел – то, что было повреждено камнем, заживало. К счастью между мной и Ванечкой было мало естественных преград, хотя он убежал довольно далеко. Я не тратил время на то, чтобы встать, а сосредоточился на этих странных мясных лентах, таких ровных и покладистых. Они стремительно вытянулись, и я опомниться не успел, как ленты эти обвились вокруг Ванечкиной ноги.

Очень странное чувство: управлять ими так легко, но Ванечка ведь в темноте и так далеко, и видеть его сложно. Как будто закрыл глаза и пытаешься завязать узел.

Я со всей силы (теперь в полной мере мне ясной, нечеловеческой силы) потянул Ванечку на себя. Он упал, проехался по земле и как-то обиженно, совсем по-детски заскулил. Я все тянул его к себе, а Ванечка вцеплялся пальцами в землю, пытался ухватиться за гибкие ветки кустарников, дергал ногой, извивался.

Я чувствовал боль, ведь это ленточки моей плоти натягивались, когда Ванечка пытался освободиться. Не знаю, как объяснить такое с анатомической точки зрения, но боль оказалась абсолютно реальной. Иногда я удлинял свои жуткие ленты, чтобы ослабить натяжение, а потом все сильнее опутывал Ванечкину ногу.

Радовался ли я тому, что метаморфозы мои окончились успешно? Тогда я совсем не радовался, и я не удивлялся, а просто тянул Ванечку за собой, думая только о том, что нельзя ослабеть и выпустить его. Один только раз я дотронулся пальцами свободной руки до этих мясных лент. Они оказались влажными и липкими, а пахли сырым мясом.

Надо было мне в тот момент, наверное, задуматься, как мы с Ванечкой оказались в этой ситуации. Но я не задумывался, а только тянул. А потом часть моего тела, которой не существовало еще десять минут назад, пронзила жгучая боль.

Ванечка зубами пытался перегрызть связывавшие его ногу путы, и я это чувствовал, ведь его зубы вгрызались в мою плоть. Они оказались очень острыми.

Я кинулся к нему, но потерял контроль над плотью, и Ванечка, грязный, со ртом, полным крови, весь в царапинах, бросился бежать.

А потом вдруг случилась очень странная вещь – он забрался на дерево. Так быстро, так ловко, с нечеловеческой силой отбивая слабые ветки, от которых отталкивался. Раздавался пронзительный хруст, и ветки летели вниз. Одна из них рухнула прямо на меня, я упал, ощущая сильнейшую боль в плече. Но я знал, что теперь эта боль временная, не важная, совсем уж глупая. Ванечка замер на последней ветви, способной выдержать его вес, почти у самой вершины.

– Но ты же сам говорил, что ты человек! – сказал он обиженно.

Я и в самом деле такое говорил. Ванечка не должен был этого слышать, но слышал.

Я стоял под искалеченным деревом, запрокинув голову, я не знал, что делать, как забраться к нему.

– Ты страшный! – сказал Ванечка. – У-у-у-у!

А потом он вдруг заплакал. Он расхаживал по длинной ветке со страшной, звериной ловкостью и плакал: до чего плохо совпадающие картинки.

– Ну почему так вышло? Ну почему? Ой, что теперь будет! Что будет!

Я сказал:

– Спускайся!

– Нет! Ты меня утащишь туда! А я туда не хочу! Я там умру!

Я боялся, что плакать он будет так сильно, что сверху на меня закапают слезы, будто теплый и странный дождь. Вероятность такого, конечно, была невелика, но мне стало жутко от одной этой мысли. Ванечка замер, балансируя каким-то чудом, руками он тер глаза по своей ужасной привычке (я всегда говорил ему, что так нельзя делать, есть риск занести инфекцию).

– Я тебя не отпущу! – сказал я. – Можешь убить меня, но я не отпущу!

– А я думал, что мы друзья! Погубишь меня! И маму с папой! И моего брата!

Сердце пропустило удар. Я сказал в отчаянии:

– Так останови меня!

Ванечка закричал в ответ, сквозь слезы, жалобно:

– Я не могу! Я не умею! Не могу!

Он ловко соскользнул вниз, но не упал, сел на ветку и заплакал еще горше.

– Ничего не знаю! Ничего не умею! Глупенький волчок-дурачок! Тупой червяк! Бесполезное насекомое!

Я сказал:

– Не упади!

– Не страшно! – сказал Ванечка, а потом вдруг убрал руки от лица.

Кровь размазалась, смешалась со слезами, стала розовой, грязь поблекла, подсмылась – так он плакал. Теперь отчетливо видны были ссадины на его щеках.

Что же я с ним сделал? Но этим вопросом я задаюсь только теперь.

– Я хочу, чтобы ты был свободный, Арлен! И мой братик! И Боря! И Мила! И даже Володя! Все свободные, живые – свободные, мертвые – свободные! Я так хочу! Но я ничего не умею! Я не знаю, как мне сделать так, чтобы тебя не забрали туда!

Он думал обо мне.