Красная тетрадь

Вдруг я почувствовал себя в этом мире совсем чужим. Не знаю точно, почему. Меня учили, а я не справился. И до чего ж это все обидно! А как мне хотелось рассказать все Андрюше, своему лучшему на свете другу, но именно ему я ничего не мог рассказать. Я даже радовался, что он все свободное время проводит с Дианой, потому что иначе слишком тяжело мне было бы молчать о произошедшем. Они с Дианой разрабатывали какие-то стратегии поиска Ванечки, но я мало что понял из Андрюшиных объяснений.

Так я и стоял, небо темнело и светлело, по нему быстро бежали облака, раскачивалась от ветра кормушка для птиц. Потом вдруг я услышал девичий голос:

– Привет.

– Привет, Мила, – сказал я.

Все это время Мила не показывалась. Я как-то слышал, что Станислав Константинович говорит Эдуарду Андреевичу, будто Мила все время плачет и он совсем не знает, что делать.

Но сейчас глаза у Милы были совершенно сухие, красивые, она даже не казалась грустной.

Мила встала рядом со мной, тоже запрокинула голову и стала рассматривать кормушку для птиц.

До чего странная получилась картина: в ветреный день ко мне подошла девочка, замерла в той же позе, что и я, и ветер трепал ее темные короткие волосы.

Мальчик и девочка среди солнца и ветра.

– Странное это вышло лето, – сказала Мила.

– Да, – сказал я. – Но скоро лето закончится.

Мила кивнула.

– Я буду скучать, – сказала она. Под напором ветра она чуть щурилась, билась о колени ее темно-синяя юбка и она придерживала ее одной рукой.

– Я тоже.

– Хотя мы не то чтобы много общались.

– Ты много общаешься с нашими девочками, – сказал я. – Я не очень хорошо тебя узнал, и ты довольно скрытная. Но все равно я всегда рад, когда ты рядом.

Мила протянула руку и указала на вьющихся у кормушки птиц.

– Им сложно.

– Да, – сказал я. – Ветер.

Я не совсем понимал, чего хочет от меня Мила, но спросить не решался. Девочки – крайне загадочные существа.

Я сказал:

– Может быть, есть новости от Ванечкиной мамы?

– Ты знаешь, что нет, – сказала Мила. Ветер дул ей прямо в лицо, она закрыла глаза и улыбнулась, бледная, белозубая, черноволосая – девочка такой удивительной красоты.

– Арлен, – сказала она. – Ты хороший человек, я в тебя верю. Ой!

Юбка ее все-таки задралась, и я отвернулся, хотя это оказалось (вдруг!) чрезвычайно непросто.

– Фира и Валя хотят попросить волонтеров взять их с собой. Ты не хочешь?

– А ты не хочешь?

– Я…

Мила сказала:

– Я знаю, Арлен. Он со мной поговорил.

– Ты знаешь?

– Теперь знаю. Я расскажу все его маме. Они с Алешей его найдут, и они уедут.

Я молчал.

– Он хороший мальчик, Арлен. И совсем не выбирал, кем ему родиться.

Опять с большой болью я вспомнил, как Ванечка плакал там, в лесу, на дереве.

Я спросил:

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Потому что ты его друг, – сказала Мила. – И тебе нужно это знать.

– Он тебе рассказал, как я…

– Конечно.

Я не знал, что ответить. Мне стало очень стыдно, снова: и за то, что я сделал, и за то, чего не сделал.

Мила сказала:

– Он тебе почему-то очень доверяет.

– А ты думаешь, что я все расскажу?

Мила сказала:

– Нет. Я думаю, что буду с тобой честной, поэтому ты и не расскажешь. Раз еще не рассказал, значит жалеешь его.

Ее странная прямота меня поразила. Я бы сам никогда не решился сказать все так напрямик.

Мила сказала:

– Я совсем ничего не смогу сделать, если ты решишь по-другому. Но мне кажется, что ты его жалеешь.

– Это неправильно.

Мила пожала плечами и указала рукой на кормушку.

– У вас получилась красивая вещь. Я когда шла к тебе, то подумала: если кормушка упадет, то ты, наверное, скажешь. Глупо, конечно.

– Немного.

– Только реши сейчас. Я так боюсь, что все сорвется. Реши сейчас, чтобы я знала, что он в безопасности.

– И ты просто дашь мне решить?

– Нет, я попробую тебя убить.

Она коротко засмеялась, а потом засмеялся и я.

– И в самом деле.

– Вот именно.

Нужно было принимать решение сейчас. Я закрыл глаза и вдруг ощутил большую легкость. Теперь я мог сделать этот выбор раз и навсегда прямо здесь, прямо сейчас, под теплым, сильным ветром.

Мила взяла меня за руку, ее пальцы были холодными, но очень нежными. Я вдруг ощутил трепет, которого не ощущал прежде никогда. Это было не то, что с Валей, не то, что с Маргаритой, а как-то совсем по-другому, хотя Мила мне даже не нравилась.

Она сказала:

– Ты скажешь или нет, Арлен?

И хотя сама картина (мальчик и девочка смотрят на санаторий в ветреный день) получилась бы по-детски наивной, подтекст ее вдруг показался мне очень взрослым. Девочка, любившая моего друга, сжимала мою руку и просила меня не выдавать его. Как это было бы естественно, будь мы лет на двадцать старше и давно уже на войне.

Но я, скорее всего, никогда не буду на двадцать лет старше.

Большой палец Милы, холодный и нежный, прошелся по моим пальцам.

– Арлен, – сказала она. – Сейчас.

Не то слишком по-детски, не то совсем уж по-взрослому, я повернулся к ней, взял ее за плечи и выдохнул:

– Не скажу.

Мила улыбнулась и сказала:

– Я в тебя верила.

– Ты красиво играешь на скрипке.

– Спасибо, – сказала она. – Ну, мне пора.

Она со смехом вырвала руку.

– Ну всё, хватит!

Когда Мила убежала, я понял, что решение все-таки принято.