Красная тетрадь

Однако, надо учесть и то, что Измайлов – честный до сей поры человек, опытный борец, и это падение – первое в его жизни. И он пытается спасти не только свою жизнь и свободу, но и свою честь, и мы с вами все – тому свидетели. При первой же попытке ввести его в наш круг он открыто заявляет, что разочаровался в борьбе за народное дело, больше не разделяет революционных взглядов и, следовательно, доверять ему и рассчитывать на него нельзя. Таким образом, он надеется уцелеть и убить сразу двух зайцев…

Гавриил Кириллович замолчал.

– А что? – Коронин поднял голову от чашки с чаем и зачем-то подул на сложенные щепотью пальцы. – Вовсе не глупо. Может быть… Вполне может быть…

– И что же нам в таком случае следует предпринять? – спросил Веревкин, по-видимому, несколько озадаченный тонкостью представленного Гавриилом Кирилловичем хода событий.

– Я думаю, что мы должны сделать вид, будто заглотили наживку, – раздумчиво продолжил рассуждения Давыдов. – И подождать ответа товарищей из Петербурга. Если мы теперь же решительно оттолкнем Измайлова, то во-первых, погубим его (а может, он того и вовсе не заслуживает), а во-вторых, фараонам не останется ничего другого, как повторить попытку другими средствами. Например, устроить побег из Тобольского централа кому-нибудь из тех, кто согласится на них работать.

– Значит, нам придется по-прежнему пытаться втянуть его в дело?

– Да, только, разумеется, не раскрывая ему ничего действительно ценного.

– А если он будет решительно отказываться?

– Как-нибудь разберемся, – Коронин, развернув шаньгу, выедал из нее начинку. От масла его короткие толстые пальцы тускло блестели. Надя сидела бледная и мокрая, как искупавшаяся в тазу мышь. По счастью, товарищи не обращали на нее никакого внимания. Каденька, напротив, очень внимательно наблюдала за средней дочерью. И выражение ее глаз было недобрым и острым, как скальпель полевого хирурга.

Вероятно, комнату, в которой она его принимала, следовало назвать кабинетом. Каменная лампа с зеленым абажуром стояла на обширном, почти пустом столе. Наполовину исписанный, отложенный в сторону листок бумаги, по-видимому письмо. Крупный, округлый почерк. Первая строка – обращение: «Милая Софи…»

Софи Домогатская – поистине наваждение этого городка. Записать в красную тетрадь.

Смущало отсутствие книг. Впрочем, бог весть, как принято у них, в Сибири. Может быть, книги они хранят в другом месте. Или вообще их не читают. Хотя, если судить по тому, что Измайлов видел в доме у Веры Михайловой, покойный Печинога, несомненно, читал. И интересы у него, как у читателя, были самые причудливые и разнообразные.

Женщина сидела в мертвом пузыре зеленого света, с непокрытой, не по обычаю, головой, и светлые ее локоны казались водорослями, обвисшими в стоячей воде. Измайлов поклонился, присел и, по уже установившейся привычке, извлек на свет Божий красную тетрадь. Марья Ивановна чуть заметно вздрогнула и тут же улыбнулась извиняющейся улыбкой, заменяющей собой пожатие плеч: «Ну что, мол, поделаешь? Дикие мы все люди…»

Измайлов тоже улыбнулся, согласно с нею вздохнул. Это был его давний, еще агитационный прием. Он доподлинно знал: если подстроиться к дыханию и жестам собеседника, то потом куда легче вести его за собой. После Андрей Андреевич произнес две-три положенные по случаю вежливые фразы и перешел к делу.

Он изучил все сводки, поговорил с горным исправником, мастерами, конторщиками и рабочими. Исследовал, по возможности, историю вопроса. Некоторых бумаг и журналов действительно не хватает, говорят, они в домашнем архиве Печиноги, а его вдова – из вредности не отдает. Похоже на байку или легенду, которых на приисках – пруд пруди. Вот – он приподнял раскрытую на колене тетрадь – воплощение одной из них. Кстати, местонахождение и содержание первоисточника действительно неизвестно, или желтая тетрадь с самодельными стихами инженера просто лежит у Веры Артемьевны на полке?

Нет, после смерти Матвея Александровича тетрадь действительно никто не нашел, хотя он с ней фактически никогда не расставался. Похоже на то, что он каким-то образом предвидел свою смерть и уничтожил тетрадь в ночь накануне бунта. За это же говорит спешно оформленное на Веру и сына завещание.

«Но как он мог знать, что его убьют?!»

«Выходит – мог и знал.»

«Чудеса в решете!»

Снова извиняющаяся улыбка. Вот так у нас тут все… Дремуче и чудесно, а что ж вы хотели?

Да ничего, собственно… Богатые пески на Мариинском и Лебяжьем приисках истощены, и их, по уму, следовало бы закрыть уже в следующем сезоне. На Новом положение с запасами золота чуть лучше, но зато там – изношенность оборудования, всеобщее пьянство и условия для жизни рабочих таковы, что взрыв – дело времени.

«Что же мне делать?»