Красная тетрадь

– А, так тебе тоже показалось, что есть еще какое-то «самое дело»? – Опалинский нервно потер некрупные, но хорошей формы кисти таким образом, словно хотел намылить руки. – Кроме того, о чем они впрямую спрашивали?

Маша прошлась по комнате, сильнее обыкновенного припадая на больную ногу.

– Само собой. «Кто из приисковых в банде у Воропаева состоял? Каковы теперь работники? Остались ли семьи?» – те ли это вопросы, которые два исправника задавать станут. Коли и надо знать, урядника было б довольно. А здесь все так таинственно…

– Главное – про Никанора. Отчего они мне это сказать приехали?

– Нам обоим.

– Все равно. Он на меня смотрел. Что мне Никанор?

– Ничего. Ничего тебе Никанор.

– А если он сюда явится?

– Если и явится, так не к тебе, а к Вере Михайловой.

– Ты думаешь, ей тоже сообщили?

– Не знаю.

– Надо б узнать. Но как?

– Через Марфу Парфеновну. Чего ж проще? Если ее убедить, то она старуха умная, сумеет, как надо, повернуть и все вызнать.

– Хорошо, я попробую…

Супруги сидели рядом, на неудобных конторских стульях, и говорили отчего-то в полшепота. В какой-то момент Маша протянула руку и накрыла кисть мужа своей. Оба поежились от этого прикосновения, хотя и не думали и не чувствовали дурного друг об друге. Казалось, что в жарко натопленной комнате между ними насыпан сугроб, и они оба разом попали руками в его мерзлую глубину.

– Аграфена, подай чаю господину уряднику.

– Премного благодарен.

Карп Платонович вздохнул и, выбрав время, когда попадья вышла из комнаты, с мучительным наслаждением почесал подмышкой. Опасности, что несообразное поведение полицейского заметит сам отец Андрей, не было никакой, так как молодой священнослужитель в сторону урядника не смотрел совершенно. Напротив, всячески избегал любого пересечения взглядов, хмыкал высокомерно, дергал шеей, и никаких позывов к сотрудничеству не проявлял. Что было, безусловно, странным.

«Почему служивый поп ведет себя в присутствии урядника как революционер на допросе?» – задал себе резонный вопрос Карп Платонович и постановил обязательно отыскать на него ответ.

Спрашивал-то он обыкновенное дело, нимало не разглашая государственных интересов. Не говорил ли кто какой крамолы на государя либо законную власть? Нет ли признаков какого заговора или сборищ с преступной же целью? Не объявлялись ли среди паствы члены банды Черного Атамана? Пусть даже все не напрямик, пусть даже и вовсе – сбоку припеку. Главное ниточку за кончик ухватить, а там уж и весь клубок размотать можно. На то уж полицейские и жандармские силы имеются… А у кого же и поспрашать о таком, как не у попа? К нему, чай, по должности всякие слухи стекаются, да и исповедь, опять же… Понятное дело, ее разглашать им по службе не положено, это мы понимаем и уважаем, но ведь ежели кто против государя нашего чего замыслил, а поп узнал, так это же все – не в счет тогда, это он по-любому донести обязан… Свекор-то евонный, отец Михаил, что в Покровской церкви служит, всегда все правильно понимал и за подотчетным контингентом следил не хуже пристава. А этот-то, интересно, государственные интересы понимает или как? А может, старичок-владыка ему мозги крутит? Ведь все как один говорят: владыка Елпидифор в зрелости – величайшего ума человек был, и образованности редкостной, и ревностности в вере. В столицах обретался, с большими людьми дружбу водил. А чего же его после того в занюханный Егорьевск в Сибири занесло, а? Ежели подумать как следует? Ага! У попов-то, у них, всякому известно, свое вольнодумство бывает, какое обнакновенному человеку и не понять ввек. Вот хоть кержаков взять, которые в Кузятине обретаются… Но от них-то беспокойства в стане немного, правду сказать, последние полвека и совсем нет. А Елпидифора, по всему видать, за вольнодумство в Сибирь и сослали. По ихнему, церковному ведомству. А ежели он, сморчок усохший, теперь молодого отца Андрея смущать станет? Уже смутил?

– Ежели кто из паствы на государственные устои произмышлять станет, и в том на исповеди признается, вы, отец Андрей, обязаны донести в соответствующее ведомство или хоть мне лично, можно изустным образом. Это понятно ли? – строго сказал Карп Платонович, с трудом преодолевая отчаянный зуд в паху.

– Исповедь – есть таинство церковное и светским властям отчету не подлежит! – не оборачиваясь от окна, отчеканил священник.

Карп Платонович открыл уже было рот, чтобы возразить, но тут попадья Аграфена внесла блюдо с плюшками и пирогами. Нутром почувствовав повисшее в воздухе напряжение, женщина сразу же вступила в игру.

– О чем это вы тут, когда чай поспел? – мягко пропела она. – Все в делах, Карп Платонович, все в делах! Прямо и Андрюша мой. Как это у вас, у мужчин, все по-серьезному. Страх один и для здоровья убыток. Нешто нельзя просто посидеть с хорошим человеком, поболтать в охотку, вот как мы, бабы, болтаем…