Красная тетрадь

– Не надо, благодарю. Я не люблю здешних бесконечных чаепитий, и сопутствующей им болтовни. Отчего-то мне кажется, что вы, Андрей Андреевич, тоже не любитель…

Измайлов опять склонил голову, на этот раз в знак согласия. Вере нравилась его немногословность. И еще многое в нем.

– Потому я буду говорить прямо. Вы – нанимались к Опалинским, но личных связей с ними до того не имели. Вам, как я понимаю, хотелось из России уехать. Причина – вы знаете, а мне ни к чему. Теперь мы с Алешей новый прииск открыли, «Счастливый Хорек». И еще два на подходе. Вы о том знаете не хуже прочих. Вопрос, как всегда в Сибири, в людях. Инженеров и управляющих толковых днем с огнем не сыщешь. Пойдете ли вы к нам? Условия и должность сами определяйте. Скупиться не станем…

Измайлов задумался, и то показалось Вере хорошим знаком. Честный, трезвый, серьезный человек. Ей хотелось, чтобы он был с ними. О причинах она старалась не задумываться. Немного совестно впутывать его во всю эту историю с разбойничьим вкладом, но Алеша обещался в ближайшее время со всеми этими делами разобраться, и превратить прииски в чистое, а не разбойничье предприятие. Алеше можно верить. Места в тайге много, но рано или поздно их пути с Черным Атаманом так или иначе должны были перекреститься. Ее, Веры, дела тут нет. Никанор… Он слишком силен и стихиеобразен, чтобы кто-то мог принимать за него решения. Даже она, Вера…

– Я понял вас, Вера Артемьевна. Спасибо за щедрое предложение, однако вынужден ответить отказом. Опалинские не только наняли меня, и платят мне деньги. Сначала действительно не было ничего сверх того, но теперь… теперь я думаю, что они доверились мне, как человеку и специалисту. Я же доверившихся мне людей не предаю…

– И в какой же форме Марья Ивановна вам… гм… доверилась? – не удержалась от усмешки Вера.

При всем своем уме она все-таки оставалась плебейкой, и знала это за собой. Поскольку дело все равно не выгорело (Измайлов явно не из тех людей, которые отказываются от уже сказанного слова), отчего бы не доставить себе удовольствие…

– Простите, но вас это не касается!

По верхней границе измайловских усов выступили мелкие капельки пота. Вера довольно прищурилась и кивнула.

– Ну разумеется, разумеется. Вы просто такой человек: вызываете доверие. Вы ведь знаете за собой это качество, не так ли?

Терпеть издевательства Измайлов не был склонен ни от кого. Даже от женщины. Тем более, от этой женщины.

– Если у вас нет ко мне других предложений…

– То я могу уходить… – закончила Вера и обезоруживающе улыбнулась. Полные губы обнажили крупные, безукоризненно белые зубы. Радужка глаз окрасилась в теплый цвет топленого сливочного масла. – Уже ушла… До свидания! Право, я теперь еще более высокого мнения о вас, чем прежде. Вы – почти средневековый рыцарь, но женщина вроде меня – увы! – не в силах этого оценить в достаточной степени. Однако, когда у Опалинских все развалится, я буду ждать вас на «Счастливом Хорьке». И, честное слово, доверюсь вам, как человеку и специалисту, не в меньшей степени, чем вы, должно быть, привыкли…

«Пошла вон!» – хотелось заорать Измайлову, однако, как воспитанный человек, он сдерживал себя.

Вера, впрочем, не стала далее испытывать его терпение. После нее в комнате остался странный, зимний запах: еловые ветки, принесенные с мороза, да еще – мед, молоко и масло – питье, которым поят от кашля заболевших детей.

От Егорьевска по обе стороны тракта, ведущего к Екатеринбургу, и далее – к столицам, росли огромные, с крупными мясистыми листьями подсолнухи. Ко второй половине лета их нижняя часть покрывалась толстым слоем пыли, но желтые головы упорно круглились и послушно поворачивались вслед за солнцем. Все знали, что подсолнухи на тракте ежегодно высевает Василий Полушкин, но никто не мог понять, зачем он это делает. Относили данное занятие к «блажи», право на которую несомненно имеет каждый, в остальном успешный и приспособившийся к жизни человек. Семечки в подсолнухах вызревали за лето далеко не всегда, но постепенно цветы все же распространялись на запад. Да и Вася каждую весну производил «подсев».

Летом, а особенно ближе к осени, перед закатом Василий любил ездить верхом по тракту и смотреть на подсолнухи. Именно здесь его и подкараулила Леокардия Власьевна.

– Здравствуй, Василий!

– Доброго вечера, Леокардия Власьевна!

Каденька ездила на лошади по-мужски, и теперь сноровисто сдерживала свою кобылку вровень с Васиным рыжим мерином.

– Как матушкино здоровье? Пьет ли отвар наперстянки, как я ей велела?

– Благодарствуйте. Пьет, и вроде получше стало. Не так за грудиной щемит.

– И то. Вася, я тебя спросить хотела. От брата старшего не получаешь ли вестей?

– Нет. А отчего вы спрашиваете? – Вася видимо напрягся. Брови сошлись на узкой переносице.

– ДА так. Ведь и слухов никаких? Верно?

– Верно.

– А может, матушка ваша, Евпраксия Александровна…

– Нет, мама тоже ничего про Николашу не ведает. Что ее и печалит безмерно. Но что у вас-то за дело, Леокардия Власьевна? – Василий смотрел так настороженно, что Каденька не верила ни одному его слову.